|
|
|
Утро в раю Манефы
Прямо
с Нижнего, "со крутой горы" открывается картина чарующего
необыкновенного ландшафта гор, Волги, бескрайних далей. Отсюда и
у меня "душа просится" в таежное заречье, за видимые с
горы озера, в леса, где, наверно, ждут охотника несказанные радости,
нежданные удачи, счастливые встречи. Побывать бы в этом краю, где
ленивые щи хлебают расписанными под павлиний хвост ложками.
И вот ранней весной я и "сват" мой по
собачьей родне, художник Введенский, шлепаем по талому снегу в неведомые
края, к дремучему Керженцу. Говорят, что будто бы верстах в сорока,
на Хахальоком тракте, был постоялый двор - Бродки, а кругом не считанные
никем глухариные тока.
Сейчас-то, пожалуй, нет там никого: какие теперь
постоялые дворы! Только что стихла гражданская, рыцари "продаю-покупаю"
только принюхивались и влезали в широкие ворота нэпа робко, как
хорьки в птичник. Жилье нам не нужно, а вот без проводника-охотника
найти ток глухарей - дело удачи, случая, счастья.
Оказалось, однако, что "свято место не живет
пусто": на уютной поляне с потемневшими постройками гуляли
куры, а на полу большой избы с полатями сидел белокурый мужик. Обняв
короткими ногами в бахилах сосновый стул, он набивал на нем медные
патроны.
Поздоровались, познакомились, по избе поплыл сладкий
синий дым самовара с сосновыми шишками. Андрей Хватов - раздувающий
дело стяжатель. "Заведение прибрал" он недавно
В распутицу тут никто ни шел-ни ехал, а Хватов
собирает оброк по борам, выбивая непуганую птицу.
Понятно, наше общение с Хватовым не отличалось
задушевностью, но мы были поражены бесстыдным, из рук вон выходящим
вероломством хозяина. Он обещал "сводить" нас на тока
с "видимо-невидимыми" токовиками, а ушел один.
Лес нам незнаком, на дворе - глаз выколи... Но
в одном месте над бором зеленеет краешек неба, на этот свет мы и
пошли по тощему ночному ледку. Идем ощупью под звездным небом, но
в безлунные весенние ночи, мохнатые, влажные звезды светят скупо.
Свернув на первый попавшийся нам просек, мы идем
по нему не спеша и, прислушиваясь, любуемся алеющим небом и раскрывающимся
лучезарным утром. Где-то недалеко хлопнул слабенький, затяжной выстрел.
Пройдя немного просеком, увидали на нем охотника. Он сидел на валежине,
около него пистонная одностволка и, должно быть, только что добытый
глухарь.
В засаленной, смятой буденовке, служившей, наверно,
и подушкой коротких солдатских прикуров, и солоницей, в сверхсрочной
шинели, опоясанной лямкой, прикерженский житель Николай выглядел
не то доезжачим худосочного барина, не то служителем культа самого
низшего ранга.
Николаю "за сорок", он сухощав и подвижен.
С задымленного костром лица смотрят добрые, умные глаза, опечаленные,
наверно, долгами невзгодами. И как это удивительно бывает, иногда
встретишь человека впервые и вдруг проникаешься к нему безотчетным
доверием. И наша встреча с Николаем располагала к общению.
- А вы что, на Бродках, у Андрюшки, стали?
У него. Только он нас почему-то на охоту не взял, пожалел, может,
дескать, устали с дороги, не выспались.
- Пожалуй что пожалел, только чего. Тоже мне, нашли жалельщика.
Да ведь глухарь-то по теперешнему временя деньги. Андрюшка-каин,
он за грош отца родного продаст. Пожалеет, держи карман шире.
- Однако мне пора к дому, надо к печке поспеть. Знаете, Сегодня
двойной праздник, кто с попом, кто с флагом. Первомай и пасха. Аида
до села, у меня баба пива наварила.
Расставаться с хорошим человеком нам не хочется,
но от соблазнительного предложения мы отказываемся. - Ну что же,
если досуг да не заскучаете, оставайтесь здесь. Дойдем до келейной
гривы, там отаборитесь, а я обернусь к заре, полесуем вместе. Тока
тут кругом цельные.
Пошли, впереди Николай. Он, оказывается, высок
ростом, шагает легко и упруго, точно лось. Просек светится впереди
как данный чертог, как библейские врата в рай. Незаметно он переходит
в гать, сложенную из длинного поворника, почти уже сгнившего. Из
тумана низин вытаивают зеленые шапки холмов, с них катится ликующее
токование тетеревов, нежное утешающее житейские бури и боль души.
Красивые места, недаром тая манило Заволжье с высокого городского
глядня. Николай польщен:
- А и в самом деле, пожалуй нет краше во всей рамени. Место под
обитель Маиефа облюбовала. Чего еще - рай!
- Почему эти холмы и гривы называют келейными?
- Потому что скиты стояли, кельи. Белицы в "их жили, чужие
грехи замаливали. Здесь привольно жилось скитским. Бугров их содержал,
и леса его были, а до него графы владели - Орловы, Шуваловы. Бывало
ни гриб, ни лыко не тронь: запорют бирюки. Проигрались князья за
границей до подштанников,- леса скупили у них Бугровы и дали топору
дело, свели боры, как шкуру с овцы сняли: шаром кати до самой Пенякши...
- А накат этот, гать - монахи строили?
- Нет, скиты давно разорили, от них ни пепла, ни тлена не осталось.
Эту дорогу готовил купец Сироткин, тоже лес возить. Только не успел,
помеха вышла - революция.
Манефина грива окружена разлившимся без конца края
болотом. По склону гривы пышные, собранные в букеты, анемоны и буйный
голубой вереск. На леса сошел тихий вечер, над зыбким маревом всплывали
далекие всхолмия, вершины их зажглись и долго горели неземными огнями.
Короткую ночь мы провели в полусне у бесшумного костра, вокруг которого
занятый нами клочок земли казался давно обжитым и уютным.
И снова над бором прозелень. На предрассветном
небе еще блестели звезды, а лес уже просыпался криком журавлей и
хорканьем вальдшнепов, неоднократно пересекающих нашу гриву. Ожидая
Николая к заре, уже явно опаздывавшего к ней, мы побаивались "квадратного"
праздника: "выпьет наш поводырь под Май и пасху..."
Но Николай пришел. Мы издалека увидали его очень
яркую, малиновую рубашку. Вид у него был не охотничий и порожний.
Налегке, без шапки, измятый и забрызганный до плеч болотной ржой,
Николай казался нам "под мухой". Однако он был совершенно
трезв, праздничная рубаха в зеленых ласинах и темных малежах дымилась
от пота, не укрылось от нас и неостывшее волнение Николая.
- Что случилось? - спрашивали мы, перебивая друг друга,- сбился
с пути, в трясину попал?..
- Не угадаете, время потеряете попусту! Давайте табаку и пить: во
рту сухо...
Как ни подмывало нас поскорее узнать случившуюся
с Николаем историю, мы терпеливо ждали, пока он напьется чаю, успокоится,
отдохнет.
- Не знаю, с чего вам начать,- улыбался обсушившийся и обласканный
солнышком Николай, - начну с вчерашнего. Дошел домой вовремя: жена
успела петуха в печь посадить. Май встретили, выпили. Котенок у
нас забавный, с ним наигрался, выспался и вышел из дому так, чтобы
сюда к заре поспеть. В котомку мне жена гостинца наклала - плечи
ломит. Пойду-пойду, да присяду, отдохну. Сижу так-то на полдороге,
пожалуй, ношу с плеч снял и слышу недалеко мошник точится. И не
надо бы, а уж так быть тому, начал я скрадывать пичужку. Подошел,
вижу два петуха по земле бегают и так схватываются, так хлыщутся
- шум по лесу. Рознял я их: хлопнул одного драчуна, заранил. Калеченую
птицу нехорошо бросать, побежал к глухарю, а он от меня по кочкам
да богульнику колесом, я за ним. Запал он на полянке, оглядываю
ее, вдруг увидал, как на эту же полянку медведь выбежал. Медведь
по нашим местам нивесть какое диво, пройдет, и делу конец. Хвать
- нет, на меня бежит, фырчит. На полянке сосна невысокая, кустистая,
я, на всякий случай к ней. Заслонился - медведь тоже к ней...
"Ну,- думаю,- шутки плохи". А медведь
щерится, наровит облапить меня. Я ему в пасть стволину тычу, осаживаю,
ходим около сосны, венчаемся. Медведь нет-нет да приутомится отступит,
хахает. Вздыбился - гляжу медведица, сосцы грядкой, припухли. Надоело
мне в карусель с ней играть да уставать стал и решил я отдохнуть
на сосне. Бросил прямо в рыло шапку, а пока она драла ее, я за сук
ухватился над головой и замер: сосну-то медвежонок облапил... маленький,
шейка худая, дрожит, как лист на ветру... Дай-ка спичку: погасла
у меня папироса...
Николай умолк, в его глубоких карих глазах вспыхнула
теплая-теплая искра подкупающей, немужской нежности.
- "Ах ты,- думаю,- вон оно что - мать".
И уж я рад, что у меня ружье-то по глухарю разряжено: разве утерпел
бы я не выстрелить... А у медведицы и так от железа зубы поломаны,
кровью брызжет. Надо как-нибудь уходить от сосны с детенышем, а
как? Надумал я бросить медведице шинель. Пока, мол, она в ней разбирается,
я тем временем дам тягу. Распоясался, за пазухой у меня кисет и
яйца были, слышу хрустят они у меня под ногами. Только я собрался
снять шинель, как вдруг захлопал невдалеке крыльями глухарь, бьет,
как ладонью по голенищу, надо быть, доходил он. Как услыхала медведица,
бросилась к нему и накрыла всем передом, только зад ко мне подняла,
уткнулась в моховину. Тут уж мне пришлось пошевелиться... Стрельнул
я - дай бог ноги!.. И шинель где-то бросил.
В жаркий заполдень, когда кажется, вот-вот вспыхнет
сухой бор, мы пошли собирать растерянные товарищем одежду и "гостинцы".
Около памятной Николаю сосны мы увидали усердно вытоптанный круг,
усеянный красной яичной скролупой и паклей из заслуженной буденовки.
Поодаль оставалась заметной свежая лежка отдыхавшей медведицы, наверно
кормившей перепуганное дите.
Вскоре мы нашли целой-невредимой котомку. Николай
извлек из нее объемистый берестяной туес с хмельным и холодным русским
пивом. Это было так кстати: нам давно безумно хотелось пить.
айдя брошенную Николаем шинель, мы вернулись на
свой бивак, а тихим и теплым вечером вышли на подслух и с затаенной
радостью считали слетающихся на ток глухарей.
А. Красильников.
| |