Таймени Василия Хирсантьевича

  - Это што ж, паря, ты на энти вот хреновины хошь тальменя изловить? – с плохо скрываемой насмешкой старик поковырял прокуренным пальцем в коробке, которую я выложил перед ним. В ней я хранил, как зеницу ока, свои самые лучшие, самые уловистые блесны и среди них предмет особой зависти друзей-рыболовов – два настоящих канадских серебряных «Вильямса». В Питере, в магазине на Литейном, я выложил за них без малого месячную зарплату. Давно чесались руки попробовать их на деле, но рисковать такими дорогими блеснами ради ленка или даже небольшого таймешонка не хотелось, а попасть на настоящую, серьезную рыбалку все не получалось. И вот…

Как и всякий рыболов, когда-либо рыбачивший на сибирских реках, я страстно мечтал поймать тайменя. Не четырех-пятикилограммового таймешонка, какие нередко хватали блесны или азартно срывали попавшихся на «кораблик» ельцов на протоке у поселка. Нет. Моя мечта имела вполне конкретный облик и размеры. Я мечтал поймать настоящего властелина сибирских рек. Такого, каких иногда привозил и сдавал в поселковую столовую Василий Хирсантьевич Кузнецов – друг моего отца, пенсионер, страстный охотник и рыболов. Это были рыбины! Огромные, весом за тридцать килограммов. Посмотреть на них сбегались мальчишки с половины поселка, а взрослые рыбаки лишь завистливо крякали, да кое-кто поговаривал, в сеть, мол, не иначе старый хрен поймал. Но я-то знал, что это бессовестный наговор завистников, и объяснялся он достаточно просто. Рыбачил старик всегда один, секретами своими ни с кем не делился и никого в напарники не брал, сколько ни просились. Поначалу его не раз пытались подпоить в надежде на то, что во хмелю не выдержит, похвастает, проболтается, где ловит, а главное, на что. Но старик, не отказываясь от дармового угощения, делиться секретами не спешил. Впрочем, по осени случалось и другим рыбакам ловить очень крупных тайменей, но это были единичные случаи крайне редкого везения. Старик же почти никогда не возвращался без улова.
Надо сказать, что, хотя крупного тайменя в Каа-Хеме немало, по целому ряду причин настоящих специалистов-таймешатников даже среди местных рыболовов были считаные единицы. Во-первых, потому, что таймень – рыба достаточно осторожная, и поймать его, что называется, «на дурака» практически невозможно. А во-вторых, ночная ловля на каа-хемских шиверах и перекатах сопряжена с немалым риском. Долгое время весь поселок обсуждал трагическую гибель одного из таких рыболовов. В темноте, выбирая слабину, а может, пытаясь распутать «бороду», он случайно захлестнул леской кисть руки. Схвативший в это время заброшенную «мышь» таймень просто сдернул его с края отмели в глубокое и бурное улово под перекатом. Случай заметно поубавил число любителей ночной ловли.
То лето начиналось для меня удачно. В конце июня на Бояровском улове, когда кончились черви, а до автобуса оставалось еще больше двух часов, я нацепил на спиннинг тяжелую «Уралку» и не столько ловил, сколько тренировал руку. Бог знает, на каком забросе, положив блесну на дно, я вдруг почувствовал, что она за что-то намертво зацепилась. Потянул раз, другой, а потом с досадой рванул изо всех сил. И тогда мой «зацеп» вдруг ожил. С силой потянул против течения, потом рванулся в глубь ямы. В конце концов мне удалось подвести к берегу рыбу, показавшуюся тогда громадной. Таймень еще пару раз уходил от берега, свечой вылетал из воды и, наконец, сдался. Он был не таким уж большим, мой первый таймень - чуть больше семи килограммов. Но душа пела и ликовала! И какова же была обида, когда Хирсантьевич, заглянувший в этот вечер к отцу, только небрежно хмыкнул:
- Ничо, таймешонок. Кил на пять, пожалуй, будет. В самый раз для рыбника.
Второй раз, уже в конце августа, я рыбачил на Бурени. С утра сильно парило, все говорило о близкой грозе, и рыба не брала совершенно. Ни на донку, ни на проверенную не раз «Байкалку», ни на что. Оставил пожитки на берегу, а сам прошел чуть выше, к знакомой ямке с обрывистыми скальными берегами. Кое-как примостился на упавшем в воду дереве, а оно под напором течения дрожало и вибрировало под ногами - того и гляди, свалишься. Вода в эту пору в Бурени была чистейшая, каждый камушек на дне просматривался, хоть и глубина около трех метров. Так, балансируя, забросил раз, другой, а потом перестарался. Блесна звякнула о скалу на том берегу и прочно застряла в расщелине между камней. Пока я ее дергал да тянул, дерево под ногами ходуном ходило. Какая уж тут рыба. Отцепить все же удалось. Упала блесна в воду, а течением ее аккурат под дерево, почти под ноги ко мне затащило. Подмотать-то оставалось метров пять, не больше, я уж и блесну хорошо видел, как прямо из под моего дерева торпедой вылетел таймень и так долбанул, что я едва не выпустил из рук спиннинг. На дереве чудом удалось удержаться! Этот был чуть меньше первого, но и его, если бы он при поклевке сам не сел намертво на тройник, я бы не вытащил. На притопленный ствол поднимать рыбу пришлось почти на весу. Зато на берегу я готов был расцеловать его. Еще бы! Единственная за весь день рыба, но какая!
Попавшегося на улице Хирсантьевича решил обойти стороной, но старик сам окликнул:
- Ты чо, паря, шарахаешься, аль обиделся? На Брени был? Покаж, чо словил-то?
Я уже приготовился услышать очередную колкость в адрес моего улова, но старик, подбросив рыбу в руке, вернул ее и вдруг предложил:
- Хошь, покажу, как настоящих тальменев ловить надо?
От неожиданности до меня не сразу дошло, что он сказал, а когда дошло, Хирсантьевич уже повернулся уходить, буркнув:
- Отцу передай, вечерком зайду.
Домой я летел как на крыльях. Остаток дня показался нескончаемо длинным. Я не отходил от окна, дожидаясь, когда появится Василий Хирсантьевич, и больше всего боялся, что он передумает.
Старик пришел. Они невыносимо долго пили с отцом чай, потом ушли в комнату, и только уже ночью, когда я потерял всякую надежду, прощаясь в прихожей, старик вспомнил об уличном разговоре.
- Ну, чо, надумал аль нет? Валяй, к субботе сбирайся. Снасти готовь да одежину теплую не забудь. Ночью-то сейчас студено. Утречком на берег приходи. Знаешь, поди, где лодка-то моя стоит? Да гляди, паря, не опаздывай, я ить ждать не буду!
Ночь перед рыбалкой я почти не спал. То казалось, что часы отстали, и я, крадучись, стараясь не разбудить домашних, пробирался на кухню, чтобы убедиться, что будильник идет нормально и прошло меньше часа с того времени, как я вскакивал последний раз. В конце концов, окончательно измучившись, вскипятил чайник, напился чаю и пошел на берег. Лодка, естественно, была на месте, и все нормальные люди еще крепко спали.
Хирсантьевич пришел только часа через два, когда солнце уже поднялось над таежными увалами, обступившими поселок, и рассеялась пелена тумана над рекой. Увидев меня, намокшего, с красными от бессонной ночи глазами, старик от души расхохотался:
- Да ты чо, паря, никак с вечера здеся караулишь?
Он отомкнул замок цепи, бросил в лодку старый брезентовый плащ, рюкзак, не спеша закурил.
Потом мы принесли из сарайчика «Вихрь», канистры с бензином и весла. Прикрутили мотор к транцу, и, наконец, он взревел, выпустил струю сизого дыма и легко понес против течения длинную, тяжелую лодку. Хирсантьевич, ссутулившись, попыхивая «Беломором», сидел на румпеле. Удобно устроившись в носу на плаще и рюкзаках, я задремал.
Проснулся, когда смолк мотор и лодка с хрустом выползла на длинную косу. Солнце перевалило за полдень, от лиственниц на берегу протянулись длинные ажурные тени. Широкая золотая дорожка пролегла по воде, подернутой легкой рябью. Горы отступили, образовав широкую долину, и Каа-Хем, по большей части бурный и стремительный, здесь стал широк и спокоен – до противоположного берега километра два. Тут и там виднелись поросшие чахлой тайгой скалистые острова-«бойцы». От косы, к которой мы причалили, далеко тянулась галечная отмель, и вода буквально кипела от бесчисленного множества гуляющих ельцов и мелких хариусов.
Меня удивило, что для рыбалки Хирсантьевич выбрал не ямы под шиверами и не бездонное улово у Хитрого поворота, а отмели у Кызыка. Места эти я знал. Мы с отцом не раз бывали здесь и, откровенно говоря, ничего путного не ловили.
- А на кой мне ямы-то? Чо на их делать об эту пору? – усмехнулся на мой вопрос старик. – Бревна, штоль, ловить? Не-е, паря, ты, уж коли взял я тебя, примечай да на ус мотай! Давай-ка, первым делом дровишек запасем, а то ночь студеная будет. Забирай рюкзаки, котелок, топор, эвон в носу лежит, и тащи вон на ту косу. Вот там и заночуем. А я покуда лодку получше вытащу, а то, не приведи Господи, уплывет – куковать нам тогда здеся до белых мух.
Мы натаскали изрядную гору сушняка и, пока еще не стемнело, начали готовить снасти. Узнав, что я собирался на ночь поставить донки на налима, старик не на шутку рассердился:
- И думать не моги! Штоб я свою лодку да этакой дрянью запоганил! – брезгливо сплюнул он. - Летошный год у Даниловки потопшего прибило к косе, так эти так и шлепатили вокруг! Всего обсосали. Одно слово, пропастина! Нет уж, паря, приехал учиться тальменя ловить, так учись, а нет, так вон, ложись да спи у костра, я ить и один не заскучаю! Ты ишшо какую снасть взял, аль только закидухи?
Он поковырял пальцем в коробочке с блеснами.
- И вот на енти хреновины ты собрался тальменя изловить? – В голосе старика звучала откровенная издевка. – Э-э, не гоже! Ленчишек аль таймешонка на рыбник, пожалуй, и поймаешь, а для путной рыбы побрякухи эти - пустое дело, одно баловство.
За компанию с фирменными «Вильямсами» и «Мепсами» Хирсантьевич столь же бесцеремонно забраковал почти все мое снаряжение. Глянулись ему только большая «Киевская» катушка и тяжелый клееный двуручный спиннинг, на который сам я никогда не ловил, предпочитая более легкую снасть.
- Вот это гожо! Такая уда, пожалуй, и пуда на два сдюжит, леса вот только тонковата. – Но, попробовав на разрыв японскую 0,7 мм, одобрительно хмыкнул: – Ничо, пойдет. А железки свои убери. Тальменя нынче на «мыша» ловить надо.
Двух моих «мышей», сделанных по описаниям популярных рыболовных журналов, он просто выбросил в воду. Я уже откровенно жалел, что связался с этим сварливым, насмешливым стариком, но деваться было некуда, приходилось терпеть.
Снасть Хирсантьевича поражала брутальной простотой. Мощное клееное бамбуковое удилище с очень большой «морской» катушкой, грубая, словно проволока, леса-миллиметровка и небрежно выструганная из куска сухой лиственничной коры «мышь». Впрочем, назвать мышью эту двенадцатисантиметровую чурку можно было с большой натяжкой. Скорее уж небольшая «крыса» - клин толщиной около трех сантиметров, к острому концу которого крепилась леска, а посредине широкого болтался здоровенный кованый крюк. У этой так называемой «мыши» были «ножки» и даже «усы», сделанные из конского волоса. Удивило меня и отсутствие необходимого в таких случаях вертлюжка.
- А на кой хрен ен надобен? – удивился в ответ старик. – Мышь, ен плавать должон, лапами в воде дрыгать, усами рябь пускать, а крутиться ему без надобности.
Видя мое неверие, он пустил свою «мышь» в струю у берега, и я изумился. На воде она словно ожила. Действительно шевелились лапки, а от вибрирующих на течении усов шла по воде легкая, едва заметная рябь.
За разговорами незаметно стемнело, солнце скрылась за горами. Еще золотились в его закатных лучах кедры и лиственницы, взобравшиеся в поднебесную высоту и Бог знает на чем держащиеся среди голых камней, а долину уже накрыла непроглядная, чернильная тьма. Мы разожгли костер, повесили на рогульку помятый чайник. Хирсантьевич разложил на газете аппетитно пахнущие чесноком ломти розоватого, соленого сала, сваренные вкрутую яйца, порезал на дольки большую луковицу.
- Эх, под таку-то закусочку да стакашек! – пошутил он, потирая руки, но когда я вытащил из своего рюкзака прихваченную на всякий случай фляжку со спиртом, отрицательно замотал головой.
- Утречком, когда в обрат собираться будем, вот тогда достанешь, а сейчас – убери! Тальмень, паря, рыба шибко сурьезная. Тут и тверезый-то чуть не так ступишь, и аминь, а выпимши не моги и браться за ловлю! Ить ежели оступишься - в ватнике да в болотниках нипочем не выберешься.
Костер освещал небольшой круг. Его света едва хватало до края косы, а дальше – зловещая, черная стена, за которой шла своя потаенная, невидимая нам жизнь. Было хорошо слышно, как сквозь молодняк с шумом ломился к воде какой-то большой зверь, но, заметив огонь костра, затаился где-то невдалеке. Река угадывалась лишь по слитному глухому шуму. Хирсантьевич до седьмого пота надувался дегтярной крепости чаем, хрустел сахаром. Он вспотел, раскраснелся. Наконец, ослабив ремень брюк и распахнув ватник, откинулся на разостланный плащ и закурил.
- Ты вот спросил, почему все улова хорошие прошли, а рыбачить на мели встали. А сам-то раскинь мозгой, почему? Тальмень ить не дурак, не-е, паря. На глуби ен сытый стоит, отдыхает, и на «мыша» твово иль на железку ему плевать, сколь ты ее ему ни подбрасывай. А жрать-то ен на мель идет, туды, где ельцы да харьюзишки крутятся. На глуби какой корм? Разве што налима ухватит. А тут вон, вишь, ручьишка из тайги бегит. Мыша иль землеройка через ручьишку перебираться будет, а его течением аккурат в реку и выносит. Стало, самое место тут тальменю на кормежку выходить.
Словно в подтверждение его слов, у той косы, где мы сначала причалили, раздался тяжелый всплеск, мгновение спустя еще и еще…
- Ну, вишь, вот и дождались! – он проворно, по-молодому легко поднялся. – Пора, однако. Слышь, как шлепатит? Здоров, видать. С таким, брат, не шуткуй! Зацепишь – намучаешься. Гли, как бы самого в улово не сдернул. Ну, пошли.
Уже в лодке, тихо, стараясь не плеснуть веслами, он предупредил меня:
- Теперь, паря, тихо надо. Ен, холера, сторожкий. Ежели услышит иль увидит тебя - у самых ног ворохаться будет, а «мыша» ни в жисть не возьмет.
Мы аккуратно, без всплесков причалили и пошли на другую сторону косы, туда, где на отмели, в устье ручейка, бушевал таймень. А он действительно бушевал. То и дело темнота буквально взрывалась мощными всплесками, гулкими ударами по воде.
Хирсантьевич неожиданно легко для его неуклюжей и грубой на вид снасти забросил своего «мыша» в струю, огибающую оконечность косы, и напряженно застыл, постепенно стравливая леску с катушки, отпуская приманку туда, где отмель обрывалась глубоким уловом, где на перепаде глубин удары тайменя были наиболее частыми. Как ни всматривался я в темноту, но момент поклевки я все-таки не заметил. Я услышал только, как старик вдруг громко крякнул и загремел сапогами по гальке.
- Помогай скорее! – неожиданно громко из темноты раздался его голос. – Ишь, как прет, зараза! Не сдержу, пожалуй, один-то! Хватай за уду рядом! Нам бы тока остановить его. А как остановим да завернем, все, наш будет!
Я подбежал к Хирсантьевичу, схватился за спиннинг и только теперь понял, какая рыбина взяла. В четыре руки мы с трудом удерживали рвущееся из рук удилище. До отказа зажатая тормозом катушка, визжа, сбрасывала оборот за оборотом леску, а рыбина все так же тянула и рвала удилище. Над самым моим ухом отчаянно матерился старик.
Таймень чуть ослабил рывки только тогда, когда на катушке почти не осталось лески, а клееный бамбук, казалось, вот-вот лопнет от могучего напора.
- Ну, слава Христе, сдюжили! Теперь возьмем! – шумно выдохнул старик. – А то я уж было думал, придется лесу резать. Бывало и такое. – Он пытался понемногу подматывать лесу, но пока это не удавалось. Рыбина, точно бревно, залегла на дно, и казалось, никакая сила не заставит ее стронуться с места.
- Теперя я и один управлюсь, а ты бежи к лодке. Тама в корме дубина лежит, – командовал старик.
Таймень понемногу поддавался. Правда, еще не раз и не два могучими рывками он срывал с катушки все, что удавалось выбрать, но теперь старик справлялся один, прочно стоя на широко расставленных ногах, крякая и матерясь при каждом новом рывке. Однако с каждым разом рывки слабели, и, наконец, почти у моих ног забурлила вода, и в ней заворочалось что-то огромное и толстое.
Изо всех сил ударил я дубиной раз, и другой, и третий. Всплески затихли, а в черной воде забелела громадная рыбина.
- Будя! Размахался! – остановил меня старик. – Берись, давай выволочем его, а то у меня штой-то в спину вступило. А в ем верных два пуда будет. Мне нынешний год первый такой попался. Хорош!
Мы перевалили рыбину через борт в лодку и поплыли к костру, помаргивающему в темноте подернутыми пеплом углями. Больше не ловили.
- Будя! – решительно пресек мои попытки порыбачить еще старик. – Не жадничай! Река, она, паря, жадных не любит.
Дожидаясь наступления рассвета, мы выпили по стаканчику спирта и теперь курили у костра, слушая, как где-то невдалеке, нарушая ночную тишину, так же гулко и часто, как наш, бил другой большой таймень.
Возвращаясь домой, я упросил старика подарить мне его «мыша». Две осени подарок Хирсантьевича служил безотказно. Если удавалось попасть на выход рыбы, поклевки на подарок были обязательно. Правда, самый крупный из пойманных мной тайменей не дотягивал и до десяти килограммов, но мне этого было более чем достаточно. На мое счастье, наверное, гиганты игнорировали меня. Вряд ли удалось бы одолеть такую рыбу в одиночку. Даже Василий Хирсантьевич в ту памятную осень трижды резал леску, не в силах совладать с попавшимся тайменем.

Олег Назаров