Семнадцать минут из жизни охотника

  Скрип двери зимовья и кричащий шепот отца: "Медведь!" - мгновенно подбросил тело с жестких нар и заставил забыть о внезапно разболевшейся голове. Нырнуть в низкий дверной проём - дело нескольких секунд. Ещё быстрее - сорвать со стенки зимовья висящий на гвозде карабин и лишь тогда включить мозг для оценки ситуации.
Коротко, как выстрел:
- Где?
- Вон там вышел, - почти спокойно произносит Петрович, вскинув руку в сторону противоположного берега речки, при этом внимательно и озабоченно вслушиваясь в заглушаемый перекатом гомон лаек.
- Собаки?
- Вулкан переплыл, остальные - не видел, - произнёс уже с явным нетерпением, как на матче спортивном - забьют - не забьют; а здесь: остановят или нет?
Сомнения, конечно, есть. Если косолапый видел человека и хватил чутьём людского духу, то его никакой сворой не остановить, а бегать за ним по тайге - занятие неблагодарное. Но, накатывающийся волнами, то слышимый хорошо, а то не очень, собачий гам не умолкал.
- Однако встал! - и с этой фразой вмиг наступившее облегчение от неопределенности: все колебания побоку, и остаётся лишь осознание того, что каждая секунда теперь работает против тебя.
Мысли - чётко и быстро: "Главное, оружие!"
В магазине карабина пять патронов. Всего пять!
"Мало. А вдруг?.."
"Ружьё отцу для подстраховки! "Белку" не берём. Лучше - двустволку двадцать восьмого".
Сдёрнул с гвоздя.
"Проверить!"
Переломил. Пусто!
"Чё-о-о-рт! Патроны! Где патроны?"
Прыжок к нераспакованному, накрытому брезентом бутару.
"Вот он, рюкзак с боеприпасом".
Четыре пулевых - из патронташа вон. Два в стволы, два в карман. Пачку карабинных - туда же.
"Готов!"
Петрович тоже. Лодка уже на воде, и он с шестом в один момент оттолкнуться.
Ширина речки пятнадцать метров - четыре толчка в полтечения опытной рукой.
Движение Сергея из лодки с попыткой прыгнуть на берег и бежать, но следует резкий оклик, как ковш воды ледяной, да на голову:
- Стой! На лодке быстрее!
"И впрямь быстрее! Молодец отец! Это же остров!"
Да не просто остров - кусок земли сухой размером с полсотни на триста метров, заросший ивняком и ольховником настолько, что по нему не бежать, а впору ползти только. За ним старица глубокая и тихая, снизу открытая, а сверху упирающаяся в огромный залом, забитый стволами деревьев и мусором разным настолько, что вода через него даже не сочится. Выше залома перекат, порог даже, с перепадом в метр на полста кипящего бешеного потока. И вся стремнина - прямо в лоб залому, а под ним, среди осклизлых, уходящих в пучину стволов, бурлит как в котле адовом, да с пузырями. У-у-ух, жутко!
Взял шест.
"Помогай отцу! Помогай! И-и-и ра-аз! И-и-и ра-аз! И-и-и ра-аз!.."
А собаки орут всё слышней, да не отрывисто и заливисто - "Аф-Аф-Аф", как на соб?льку какого-то, но на зверя лютого - врага извечного, как в трубу, да с придыханием: "У-а-у! У-а-у! У-а-у!" - чуть ли мурашки по спине не бегают.
Ткнулись в гальку косы в самом начале острова. Сергей режет кустами к залому, а тут деваться некуда - взбирайся на него и сотню метров скачи, аки гимнастка на бревне. С той лишь разницей, что матов снизу не настелено, и чуть подёрнутые снегом стволы - скользкие и опасные, грозят обломками сухих ветвей, как кольями в ловчей яме.
И не слышно теперь лая - поток водяной гулом исходит, всё заглушает.
Увидел.
"Ах, вот вы, охотнички-пушники, мать вашу!.. Бельчонку да соболюшку вам подавай? А на звере за вас другие отдувайся?"
Стоят Лайка со Шпаной, как на картинке семейной парочкой, на косе повыше порога с домашней стороны, рты, как в немом кино, разевают и головами крутят. А сыночек их, Загря, с ума уже сдвинул - мечется как угорелый по кромке воды, на рёв исходит. Вот и дурак - надо было от зимовья ещё в воду прыгать - к медведю плыть. Сейчас понимает, что сигануть здесь - чистый суицид.
Ну а Вулкашкин-то-таракашкин каков? А? Держит косолапого так, как мало кто может.
Приходилось уже этот концерт видывать.

Он сейчас Мишку специально до чистого места допустил, чтобы кусты да валежник не мешали, и только тут свою дикую пляску затеял.
Он его не за штаны - не-ет! В морду ему лезет!
А медведю деться-то куда, когда бестия рыжая длинноногая так и норовит за кожанку носа хапнуть - клыков и когтей не страшится. И лает-ревёт благим матом, слюной брызжет, оскаленной пастью грозя.
Издаля начинает, метров с четырех, на полных ещё ногах. Но чем ближе к врагу заклятому, тем ниже ноги задние у него подгибаются, а как к морде, так уж на заднице самой ползёт, припав и на ноги передние. Тут не выдерживают нервы Мишкины; прихлопнуть наглеца - лишь лапу протянуть. И рванёт вдруг Топтыгин, врежет лапой когтистой, но в пустоту только - нет уж там никого. Летит в тот миг кобель хвостом вперёд, как пробка из бутылки в Новый год.
Приземлится и снова на приступ. И снова… И снова… И снова…
В иной раз всё, кажется, достал его медведь, но нет - живой, бродяга.

Нет времени на собак смотреть - всё вниманье залому. Здесь, под ногами, опасность главная, но краем глаза уловил, что вверх по речке картинка поменялась. Вон Вулкан! - флажком рыжим за кустами мечется, как раз супротив того места, где пушники старые на подпевках стоят - солиста поддерживают.
"Но Загря! Где Загря? - и быстрый внимательный взгляд по всему обозримому пространству. - Вон он! Всё же прыгнул!" - мелькает его чёрная голова в кипи порога - то появится, то исчезнет.
"Дур-рак! Что наделал! Пропал кобелишка!"
Хозяину ему не помочь, но есть шанс малюсенький, что пронесёт его мимо залома и ниже на косу выкинет.
"Ну, чего смотреть, как погибнет твоя собака! Давай ко второй - тому тоже несладко!"
Вперёд, только вперёд.
Но что это? По ходу, метров в тридцати, ближе к концу залома, там, где самая стремнина вбивает в него с пеной летящую воду, вдруг вынырнула Загрина голова, и он с ходу лапами ловится за осклизлое бревно. Но не таков поток бурный, чтобы добычу свою просто так выпустить - он собаку под бревна, хвостом вперёд тянет - топит, топит, в пучину засасывает. И видно, что из последних сил кобель уже держится, дрожит весь, голову вытягивает и к лапам её жмёт.
"Сорвался!" - и, кажется, долго его над водой нет, так долго, что вроде и счёт на минуты уже пошел, и сердце сжалось от безвозвратной потери. Но вынырнул вдруг почти там же и снова на абордаж залома. И с тем же успехом.
"Что ты стоишь?! Помоги ему!" - лишь эта мысль выводит из ступора и бросает вперёд. Но помощь не требуется - вновь, долго-долго пробыв под водой, Загря появляется чуть ближе, с ходу цепляется лапами за бревно, подтягивается, как заправский гимнаст, и через секунду уже наверху.
И рванул, семеня, с бревна на бревно, на ходу пытаясь сбросить с себя лишнюю воду.
"Молодец! Вот сейчас там начнётся настоящий концерт! Теперь они спляшут-споют дуэтом так, что Мишке мало не покажется!" - и от этих мыслей пришло даже успокоение.

Загря тоже солист каких поискать, но партия у него своя, от многих отличная. Он зверю в морду не лезет, головы косулячьим подранкам по-вулкановски не откручивает. Он у всех… промежность рвёт! Шкурка там у зверя мягонькая, волосатость слабая - этим и пользуется. А кто с промежностью выдранной, наследства лишенный, бегать может долго? Да никто! И не припомнится даже, скольких подранков разных он за свою жизнь отпустил, а вот скольких положил, так и не счесть. С ним одна лишь проблема была - позволял он себе всегда нажраться до отвала тем, кого положит. Прямую кишку, нутряным салом оплывшую, как самое вкусное в любой животине, по мнению понимающих монголов и бурят, отдай ему - в заслугу - не греши, а если долго не появишься, так он сам возьмёт - не побрезгует и ещё печёночкой закусит, учучкавшись кровью с ног до головы.
Но прощалось ему это.

И вот почти конец залома - лишь два бревна впереди, но кинул взгляд вдоль берега, туда, где идёт первобытный танец в исполнении одного медведя и двух собак. И увидел их во всей красе - в захватывающей дикой карусели.
"О боже! Это же не Мишка, а сам Потап - отец евоный, ежели не дед!"
Подскакивая на дыбы, сотрясая жирным студенисто трясущимся телом, с разворотом то в одну, то в другую стороны, в попытке поймать хоть одного из кобелей, крутился огромный медведь размером с небольшого бегемота.
Но ушли все из прогала - теперь уже и не видно.
"Вперёд!"
Но вскоре взгляд в другой прогал, а там всё изменилось. Загнал Топтыгин свой зад в кусты, лишив чёрную бестию её прерогативы, и только против рыжего теперь работает короткими выпадами, бросая быстрые взгляды в сторону Загри, ждущего удобный для атаки момент.
Но вдруг увидел медведь основного противника, стоящего с карабином на бревне, всем нутром своим ощутив главную угрозу. И вмиг собаки превратились для него лишь в назойливых мух, надоедающих своим жужжанием.
"Увидел! Меня увидел!"

Но только голова косолапого торчит - большая, лобастая, повёрнута в эту сторону. Сверлят маленькие бездонные глазёнки - изучают врага своего.
"Стреляй! Сейчас пойдёт - собаки не остановят!" - это трезвый голос рассудка.
"Куда же стрелять? Куда? Башку одну и видать, а ведь лоб не прошибёшь! Нету тела! Нету - деревьями и кустами закрыто!" - истерично вопит голосочек второго я.
"Стреляй, пока стоит!" - заткнул рассудок второго.
И всё - решенье есть! "Понеслась!.."

Ещё один взгляд на медведя:
"Расстояние: семьдесят - семьдесят пять".
Взгляд на целик:
"Постоянный - хорошо".
Дыхание:
"Дыши глубже, глубже".
"Ноги шире!" - упёрся правой в другое бревно.
Поднял карабин.
Предохранитель:
"Спущен!"
С сожалением:
"Хоть бы палку для упора! Хоть бы палку! С руки - самый сложный выстрел! Ну да ладно!"
"Снизу подводи. Снизу. Чуть ниже носа. Аккуратно. Вот так!"
"Вдохни. Теперь выдыхай и тяни спуск. Ак-ку-рат-но тя-я-ни!"
Бах! - толчок отдачи заслоняет стволом мишень, но медлить нельзя, и он быстро передёргивает затвор.
"Ко второму выстрелу готов!"
Принимает ту же позу, что и при первом, и она настолько точна, что мушка сама ложится на цель.
"Но что это?"
Не смотрит уже Потап на него. Не смотрит! Теперь он в профиль - голову поднял и вверх её тянет, в небо, в небо самое.
"В ухо подводи. Чуть ниже. В ухо. Выдыхай. Тяни. Ак-ку-рат-но".
Но исчезает вмиг голова с мушки, словно её не бывало. И тянет ещё палец спусковой крючок, не подчиняясь мозгу, который уже команду отменил.
Бах! - уходит пуля в то место, где долю секунды назад было ухо зверя.

Бежит он через кусты и слышит, что рвут они его, бедного, рвут. Без лая, с одним звериным рычанием и неистовством, от которого мороз по коже. С умопомешательством, присущим лайкам.
Подскочил, ещё остерегаясь, с готовым к выстрелу карабином у плеча.
Лежит Топтыгин в приямке на спине, лапы с чесалками мощными в разные стороны разбросав. Чёрный между задних ног у него - морда и манишка белая уже в крови вся, а рыжий шею разгрызает, шерстью отплёвывается.
- Фу-у-у, сволочи! Фу, гады! Нельзя-а-а!!!
Но плевать им на него - это их добыча, ими повергнутая.
- Пошел отсюда! - он откидывает обезумевшего Загрю сапогом и замахивается на него прикладом. Но всегда послушный и ласковый пёс, не обращая на это внимания, вновь со звериным рыком вгрызается в медвежью плоть.
"Что делать? Что? Как их остановить?" - палками по хребтам у них не принято!
Оглянулся вкруг.
"Ага! Вот сюда их!"
Положив карабин, хватает Загрю одной рукой за шкирку, другой сгребает шкуру у крестца и в два прыжка - к ближайшей яме с водой. Вскидывает его над собой - тот только лапами по воздуху сучит, и в воду, с полного размаха - брызги в разные стороны. Но не повлияло это на него - рванул он между ног опять к медведю.
"Но нет, дружок! Иди сюда!" - ловит его и снова в воду - теперь уже топит, удерживая сапогом.
Но жалко его, жалко - тот бьётся, бедный, под ногой, но безумия его надо лишить, в чувство привести.
Выдернув из воды, глянул в глаза - добрыми стали, такими, как всегда. Потрепал за ухом, похлопал по боку и отпустил.
Теперь ко второму - ванну от бешенства устроить! Но с этим сложнее, у него характер такой, что и хапнуть в этом состоянии может.
"Но ничего! Справимся!"

Он уже выкупал Вулкана, когда заметил подходившего, с ружьём наизготовку, отца.
Собаки, так до конца и не унявшись, теперь уже спокойно, как на чужого, брехали в сторону медведя.
- О! Так он добрый, а мне небольшим глянулся, - говорит Петрович, обходя добычу.
Сергей начинает внимательно разглядывать поверженного Хозяина Тайги. И замечает, что грудная клетка у него ходит! От дыхания ходит! Спокойного, как во сне дыхания!
"О боже! Грех-то какой! Грех!"
- Папа, дай нож.
- Нож? - растерянно спохватывается отец: - А я не взял! Топор вот.
"Грех-то какой! Грех!" - щемит сердце оттого, что сразу зверя не добил, хотя и понимает, что душа того давно уже на небесах.
- Ружьё!
Протягивает руку к отцу, берёт у него ружьё, спускает предохранитель, прикладывается и стреляет в спокойно бьющееся сердце.
После выстрела собаки замолкают, отходят, устраивают себе лёжки и, как ни в чём ни бывало, принимаются вылизывать себя.
Вот агония кончилась - медведь отошел.
Петрович подходит к голове, поворачивает её носком сапога и начинает внимательно разглядывать что-то. Потом ставит ногу на голову как на мяч, с усилием её перекатывает и только после этого произносит:
- Ладно ударил - точно между глаз. Пуля, однако, срикошетила, но череп хрустит - развалился.
Сергей подходит к медведю, встаёт на одно колено и, похлопывая его по груди, просит и за собак и за себя:
- Прости нас, дедушка Амикан!

Андрей Карпов