Перепилены, снесены в зимовье и уложены под нары дрова, съеден суп, разлит по кружкам горячий чай, в угоду мозговой потребности расставлены на шахматной доске боевые фигуры и пешки… Две свечи закреплены в пустых консервных банках на столике и плачут осторожно сползающими каплями, сгорая… В печурке потрескивают дрова, лаская слух; под потолком в горячем воздухе на натянутой проволоке развешены для просушки пропотевшие свитера, куртки, рубашки… Уставшим людям с мороза эта неказистая, скромная метрами протопленная домушка средь опустившейся на безмолвные, угрюмые сопки ночной тьмы и стужи кажется благодатным, райским приютом, желанной наградой за преодолённый путь.
- Вот ты, Кузьмич, - двигая на шахматном поле фигуру, заводит разговор Саша, - про двуликого штабиста говорил, а я как-то одной кладовщице на работе, Марь Иванне, историю поучительную в опровержение позиции её рассказал. Она демонстративно трепалась, что про любовь фильмы не смотрит, потому как там секс. И она его принципиально не переносит. Весь мир любит, а эта, исключительная, поди ж ты, нет!
- Сколько ей годов-то?
- За шестьдесят.
- Позади, считай, активная жизнь. Фригидной, несчастная, провековала. Что ж, очень даже такое обделение могло приключиться. Пожалеть только и остаётся - чувство-то очень сильное и ни с чем не сравнимое, а бабёнка его напрочь лишена. Не хватило ей любви при дележе: последней, раззява, выходит, у окошка с соответствующей раздачей оказалась. Как птица карга. Тогда наверняка в чём-то другом перебор норматива отпуска в одни руки получился, что опять же не есть хорошо: недоделали - плохо, и переделали - тоже, считай, вещь испортили.
- Да какой там, фригидная, Кузьмич! Замужем официально три раза была, двух мужиков из семьи увела, рожала дважды… А сколько меж этими официальными неофициальных было?.. Кто-нибудь поверит, что такая охочая до регистраций упускала возможность "неофициального" прохожего с улицы в угол "светлицы" к подушкам заманить? Сейчас, вон, годов столько, а нынешнего своего, на склад к ней как заявится, к каждой юбке ревнует. Отслеживает ретиво. Ну и чтоб ей нервничать, если сама атрофирована извечно? Не фригидная, а двуликая она, ханжа!
- Слушай, вот ты говоришь - нескольких мужиков сменила. А если тут другая причина: мужики ей в хозяйстве только для работы тяжёлой нужны. Рабы! Или пленные! Один износился - она другого покладистого мерина подыскивает и на двор к коновязи тянет?..
- Наверное и так, но бабы на работе рассказывали, что шибко любит она про мужиков темы щекотливые со знанием дела помусолить. Я полюбопытствовал у дочери её потом, та к мамане любовью огромной не пылает: "Не просто, - говорю, - наверное, с разными сменными дядьками при матери расти было?". Она мне: "Да уж, порезвилась мамуля всласть, когда помоложе была!.." Мужу последнему, официальному, как-то нарочно девки на работе посочувствовали: не повезло, дескать, тебе, Петрович, восемнадцать лет при Марь Иванне от утех любовных отлучённым горемычить, коль она их не уважает!? А он так лукаво взглянул, головёнку на бочок смирную склонил и весело в ответ: "А я бы не сказал, что не любит!.."
- О двуличных в старину так говорили: ладанка на вороту, а чёрт на шее. Никогда и нигде их не привечали, а сторонились. Небось, по всякому случаю мнение её всегда, как говорят, истина в последней инстанции?
- А как же!.. Надменная из себя, а в действительности пи-петка! Везде нос сунет, всем указания ненужные даст…
- Пипетка, это тощая и коротышка?
- Нет, не тощая, наоборот. Но не в обличье суть, главное - примитивная, как трубка стеклянная с резинкой, и пустая внутри изначально… По всей длине и сути!
- Да это ж совершеннейшее устройство, ничего лишнего: вход и сразу задний проход. По принципу крупорушки смонтирована: сверху зерно засыпал - на выходе тут же готовый продукт переработки получи! Почти нечему ломаться! Так, наверное, вечный двигатель должен быть устроен. Для определенной операции надёжный механизм. Но специализация уж очень узка...
- Да. Ну, вот, я ей в пику и рассказал: бабка с просьбой к мужику-гинекологу пришла, дескать, доктор, умирать пора подбирается, а замуж не ходила, в девках прожила, и жизни настоящей бабьей так и не испытала. Может, вы как-то поможете?.. А тот - нет, не положено нам, да и насмотрелся на работе… Не тянет, в общем! А бабка настаивает: не хочется, мол, из жизни, не испробовав дела этого земного, на небо улетучиваться: столько бабы прелюбопытного в последние годы понарассказали!.. По молодости-то похождения скрывали. А я, выходит, всё мимо, да мимо!.. Заплачу, дескать, хорошо; нисколько не жалко! Врач проникся и вспомнил: слушай, говорит, бабуль, у нас студенты из мединститута на практике; денег у них вечно нет, голодные, а народец любознательный весьма… Я приглашу одного, а ты сама договаривайся. Ну, позвал - сошлись они с бабкой за тысячу рублей… А где? Бабка врача уговорила за ширму в кабинете на полчасика пустить. Врач ушёл, заболтался с месёстрами и вернулся аж через час. Заходит - студент за столом довольный сидит, нога на ногу, сигареты дорогие курит, пивко потягивает… Врач за ширму - никого! Спрашивает студента: а бабка-то где? А тот, кольцо в потолок пустил, и небрежно так: "Да за третьей тысячей старая побежала…".
- Нормально, из жизни анекдот. В лобяшник ей: не умничай, Марь Иванна!
- Из жизни. И что уж тут такого: мужик бабище матёрой историю житейскую вполне приличными словами поведал? Нет запретных для разговора тем, есть неприличные формы их подачи. Или не так?
- Правильно! Иначе получилось бы: событие есть, а поведать о нём нельзя. Вот следователи намучились бы: только к сути преступления с протоколом подобрались - а описывать явление не смей, поскольку воровать, к примеру, дурно, потому и говорить о плохом должно быть совестно.
- Ну так вот, а эта выслушала, брови одну о другую шибанула и на полном серьёзе с нотацией и сталью в голосе: "И тебе не стыдно мне об этом рассказывать?!" Мамаша, блин, нашлась: ей седьмой десяток, мне шестой гонит, одиннадцать лет разница - мы одного с ней поколения. Сама же ведь и начала… Кузьмич, а тебе, между прочим, мат! Перехаживать будешь?
- Это ты специально меня анекдотом отвлёк. Конечно же, буду, дровишек только в печурку пару подброшу.
Кузьмич снимает с гвоздя за тесёмки подвешенные под потолком, прожаренные горячим воздухом унты, сует в них ноги, спускается на гранитный пол; из-под нар извлекается полено, скрипит печная дверца… И вот ожил, загудел весело бойкий огонёк в буржуйке! За бревенчатой стеной холодина злой, стынь да мрак угрюмый… Будто выстрелы, с раскатистым треском лопаются от якутского лютеня стволы лиственниц у избушки, да и венцы её иной раз тоже ощутимо перетряхивает: подмокла древесина от потёков снеговой воды с крыши, и лишь чуть ослабла внутри избы жара - суровый сибирский краснощёкий Дед сразу же и затрещал лопнувшим на срубе льдом, зашевелил, задёргал во тьме углами... От бессилия, видно, что не получается у него над людишками во владениях его северных да в глухомани таёжной свирепо пошутковать, волю живых сковывая и мольбы выдавливая. Тепло в таёжке, сухо; две длинные стеариновые свечки колеблющимися солнечными язычками изгнали мглу, создали уют, отбрасывают совсем не страшные живые тени поселян на кругляки венцов…
- Да, Саш, несчастный она, по сути, человек, - возвращаясь и усаживаясь на нары, продолжает разговор Кузьмич. - В любом случае - с редкой суровостью судьбой наказана: хоть холодная, хоть двуличная - обделена жизнью и так, и эдак. Для неё даже весна не весна, потому как свойства бабёнка чрезвычайно важного лишена. Основополагающего для полноценной жизни - влечения к иному полу: вон как весной всё живое по парам непременно разделяется!.. А не лишена если, рисуется только - кто ж всерьёз уродством таким гордится? Разумные неспособность не выпячивают. Да и в ситуации не ориентируется, а нормально развитому надо бы понимать: одно дело - внучку десятилетнему с бабкиной выси в целях воспитательных сказать: "А не стыдно тебе, голубчик, бабушке-то старенькой про этакое молвить?.." - а другое - деду упрёк за общеизвестное в возрасте их ляпнуть… Фальшивая. И нечестная: выходит - ей своё утверждать позволительно, а другому иное мнение по ею же поднятой, стало быть - волнующей её житейской теме - отстаивать нельзя! Считай - над головёнкой особенной вашей "леди поселковой" лампочка красная засигналила: не всё благополучно в "Датском" королевстве! Как, говоришь, зовут её, Мария Ивановна?
- Да.
- Правильнее было бы Марь Ивановичем величать…
- В смысле: ни баба, ни мужик? Полубаба?
- Ну да: ни то, ни сё. Но лучше сказать - недобаба, поскольку с недохватом она по весьма важному женскому делу. Саш, а ты ружьё на улице оставил - не забыл?
- Нет, специально оставил. Оно же отпотеет тут в тепле.
- Сразу надо было занести, когда в избушке холодно было. Да и сейчас не поздно: на улице его зачехли и заноси - в чехле здесь прогреется не резко и конденсата не будет.
- У нас на Урале так не принято было.
- О-о, вспомнил: времена-то как изменялись с тех пор! Неизвестно кого на искры из трубы нашей - они метра на два, небось, столбом огненным в ночную высь летят - занести может, а ты им сам в руки ружьё снаружи у входа: нате вам, пожалуйста! Грабьте нас, убивайте!
- Да кто в глушь такую ночью глаза колоть по тайге попрётся?
- А когда рассветёт, если продрыхнем завтра?
- Да ладно тебе, Кузьмич, ничего не будет. Ходи, давай, не волынь!
- А ты не торопи, дай вот чайку горяченького, горячий пока, хлебнуть… - Кузьмич тянется с нар к печке, снимает с края её чёрный от копоти - сколько над кострами повисеть пришлось - котелок, наливает в кружку густой парящий чай, тянется в другую сторону к открытой коробке рафинада на полке под потолком, достаёт сахарный брикетик, откусывает, осторожным глотком запивает. - Ты Витька Костюка знаешь? - говорит он шепелявя.
- Знаю, работали с ним неподалёку.
- Приходит как-то ко мне, ночью почти, а мы с ним тайги много сотен вёрст пёхом перемерили... Напуган, сам не свой: "Кузьмич, - говорит, - я, кажется, сегодня человека в тайге убил…". И рассказывает: припозднился он из зимушки, кстати - недалеко тут, по Киенгу руслом домой в сумерках возвращался. Полпути уже прошёл, устал здорово, и вдруг видит за марью по над ручьём кто-то параллельно низом другой сопки крадётся. Говорит: "Я остановлюсь - и он останавливается. Я идти начинаю - и он идёт!". А склоны-то всё ближе сходятся... На Витька жуть напала: преследуют его молчком явно не для хорошего!.. А он же предприятием тогда собственным строительным заведовал и кое с кем не в ладах был, потому основания остерегаться серьёзные имелись. Я, говорит, остановился и вижу - тот тоже тенью на опушке замер, притаился. Обозлился вконец, ору через марь: "Чего надо, мужик? Выходи!" Тот чернеет зловеще и всё также молчит. А вокруг не улицы освещённые - тайга глухая, скоро совсем стемнеет... И до посёлка пять часов хода по снегам… У Витька МЦшка, пятизарядка, и он тогда по мужику тому картечью девятимиллиметровой с испугу, упредить чтоб преследователя недоброго, и шуганул… "Вижу, - говорит, - пятно тёмное на снегу расползлось, больше обозначилось - завалил, значит, мужика!" Подходить ближе не стал, лыжами чтобы не наследить, а быстрее домой…
- Ничего себе, ну Витёк!? - удивляется Саша.
Шахматный поединок охотников приостановился.
- Домой-то пришёл, а места себе в одиночестве не находит… И - ко мне за юридической и товарищеской поддержкой. А я в каком положении оказываюсь? По службе обязан доложить. И маховик следственный закрутится... Сидеть тогда Витьку не на таких вот нарах, как мы сейчас. Убийство же! Но он не за этим пришёл. Не докладывать если?.. А как на следствии он себя, если что, поведёт? Я смолчу, а он потом вдруг меня же и заложит: приходил, дескать, он, Витёк, ко мне, советовался, и я ему что-то там незаконное нарекомендовал; вот из-за меня он от правосудия и скрывался вместо честного, как всегда хотел, отбытия срока… Теперь бы, дескать, вон сколько уже отмотал бы!.. В таком случае ещё и надо мной недонесение о преступлении и уголовная ответственность ни с того, ни с сего нависают... А вычислить-то стрелка не так уж и сложно. Пропавшего через день-два хватятся - примутся искать. Север-то Крайний!.. К тому ж, место тут охотниками часто посещаемое, на ходу, - обнаружится труп и без специального поиска быстро. След лыжный в пушистом снегу продавлен глубокий, долго сохранится, - пройдут вспять до зимовья, а там отпечатков и следов всяких других Витька хоть пруд пруди… Узнать у охотников, кто в зимовье то ходит - тоже проще простого! Да и гильзу пятизарядка его выбросила, найти не сложно - место стрельбы на лыжне обозначено: Витёк же перед выстрелом разворачивался, топтался…
- Так его за это дело замели? - вспомнил что-то Саша. - Я слышал, что он по ком-то стрелял.
- Вот и думай - как в такой ситуации поступить? Ладно, говорю, Витёк, иди спать, а я взвешу всё и завтра к вечеру скажу. Он ушёл, а я назавтра, выходной как раз был, ружьё, рюкзак, бинокль - и на Киенг другим следом… Куропаток по пути хорошо пострелял - полный рюкзак набил. На сопку ту пришёл, повыше только и в сторонке чуть, в бинокль стал издали место осматривать - марь-то как на ладони, видна хорошо. Вот он Витька след, вот Витёк на лыжах поворачивался, звездочку на снегу ими натоптал. Но на другой-то стороне никаких следов вообще нет! Чисто, не тронута целина! Повнимательней когда всмотрелся - нашёл по чему Витёк бабахнул: по наклонённому обломку дерева! Картечью с него шапку снежную с корой смахнуло, отчего на фоне белом черноты и добавилось, вот и показалось в сумерках Витьку, что человека завалил. Он же ещё и поддатый был; ко мне заявился когда - мозгами-то прохмелел, но перегар не растратил. Я к чему тебе это всё - нельзя оружие за зимушкой оставлять! Кто только по тайге не шастает…
- Погоди, Кузьмич, но я же слышал, что он в кого-то на самом деле стрелял?
- Стрелял. Друган его наклюкался, и отдубасить Витька в его же квартире за непонравившийся денежный делёж на предприятии вознамерился. Дескать - плати ему столько же, сколько и себе. А Витёк дверь не открыл. Так друган в окно полез: стекло разбил и протискиваться внутрь стал - явно не по головке погладить возжелал. Витёк из той же пятизарядки по пьяной "товарищеской" физиономии в проёме оконном пулей и шарахнул… Фуражку, правда, только с башки скинул, прострелил. Приятель с испугу с окна - первый этаж высокий - свалился и в милицию прямоходом заковылял… А она - рядом! Повязали Витька тут же, но потом разобрались и в возбуждении уголовного дела отказали: необходимой обороной стрельбу признали.
- А ты ему про пенёк-то рассказал?
- Рассказал. Обрадовался он здорово. Сам-то сходить страшился: придёт, а его там вдруг засада ждёт и в каталажку… Ну что, Сань, спать?
- Давай укладываться. Ты, как всегда, с краю?
- Ну да.
Саша снимает с гвоздя фуфайку, не раздеваясь, укладывается на спину у стены, набрасывает фуфайку на себя. Кузьмич же, наоборот, раздевается, остаётся на нарах в трусах и футболке с коротким рукавом.
- Саш, а зацепила тебя бабёнка пустая та своей неумной фразой, - замечает Кузьмич, осматривая напоследок зимовье - не надо ли что перед отходом ко сну завершить?
- Сам я себя зацепил, - глухо отзывается товарищ. - Не распознал, балбес, что в тупость нежданно уткнусь. Казалось же - с нормальным и умудрённым годами и житейским опытом человеком говорю. То и гнетёт, что распознать пустышку оказался неспособным. Она ж потом ещё и разнесла по округе, что я-де ужасные непристойности как брёвна тяжеленные на ветхость не искушённую её наворотил, скромное и непорочное старушечье ухо испоганил… Испортил анекдотом развалину в третьем замужестве…
- О, ещё как развратил!.. Тысячи, интересно, сама не копит теперь?.. Гляди, кабы к тебе, одумавшись да спохватившись, не заявилась с просьбой, коль падкая прежде была.
- Ладно, чёрт с ней, Кузьмич, ты вот скажи: а ты б его сдал?.. - неожиданно вернулся к прежней теме приятель.
- Кого, Витька? Нет, конечно. Давнишние напарники - люди в жизни не случайные, свои. Своих не сдают. Ситуацию правовую изучил бы и подсказал, как обойтись минимальной бедой. А если б он меня заложил - отказался бы от разговора. Мы ж один на один были. Помнишь у Высоцкого песню про голую правду и чистую ложь? Голая правда там, по песне, "слюни пускала и разулыбалась во сне…" И её облапошили! Так вот, слюни пускать, если предают, я считаю, неправильным. Ну, а ложь? Она ведь разная бывает. Есть ложь во вред другим, а есть ложь безвредная. В моём случае она была бы и безвредной - Витьку от неё никакого ущерба - а ещё вынужденной и оправданной. Для самозащиты от предательства. Свечку гашу, Саш?
- Гаси, - отзывается напарник.
Многолетняя таёжная практика ночёвок в зимовье приучила Кузьмича спать раздетым и на краю нар: дрова в буржуйке через два часа прогорают, становится весьма прохладно, тогда Кузьмич автоматически просыпается, открывает дверцу печки - там ещё остаются тлеющие угли. Подбрасывает на них - печка-то без колосников - одно сухое полено по центру и три сырых вокруг, закрывает дверцу и снимает пустую консервную банку с выступающего патрубка поддувала… С притоком воздуха сухое полено на раздуваемых протяжкой углях скоро вспыхивает. Кузьмич выжидает пяток минут, когда огонь в печи уверенно забьётся и загудит, возвращает на трубу поддувала консервную банку, чтоб уменьшить тягу, и два часа таёжные скитальцы в удовольствии спят... Если же двухчасовой момент пропустить - углей тлеющих в печке уже нет, и растопку приходится начинать с нуля. А это значит: глухой ночью и в холодрыге найти под нарами и непослушными руками уложить в печь бумагу или сухой мох, потом - щепу или мелкие сухие ветки, затем - мелкие поленья, подождать, когда всё это в буржуйке надёжно займётся пламенем… Времени в таком случае затрачивается много больше! Потому уж лучше привычно подниматься раздетым и без дрожи каждые два часа самому, чем перестукивать челюстями в выстуженном зимовье и ждать, когда от возрожденного очага вновь наберётся тепло, растерянное средь холода и ночи по вине проспавшего или упустившего из-за лени критический топочный момент разгильдяя-дежурного.
- Саш, ты Володю Коновалова знаешь? - в темноте уже спрашивает Кузьмич.
- Взводного с дивизиона охраны алмазной фабрики?
- Да. Так вот, рассказал как-то мне: в прошлом году в самые морозы - как мы с тобой сейчас - отважился он ещё с одним охотником в зимовье на Далдын пойти. В верховья его. В двенадцать ночи бежали потом оттуда!.. Повезло, что по луне. Оказалось - очень холодно даже в избушке коротать время в столь жёсткий мороз. За пятьдесят тогда существенно зашкалило. Печку разогнали докрасна, но нет тепла, чтоб на нары залечь! На корточках возле буржуйки ещё как-то получается лицевой стороной со стужей бороться, только спать-то в положении таком не сказать удобно... Не куры ж на насесте. Чуть отодвинулся - лютует стынь, будто за стенами на воле. Да и бегство с Далдына проблемным оказалось: осматривали то и дело один другого с фонариком и места обмороженные оттирали…
- Что ж за зимовье такое дырявое?
- А не только в этом дело. Ещё важно печка какая? Если объём её малый, а зимовье большое - пользы тоже не очень-то жди, хоть до красна буржуйку раскочегарь. Иголку, вон, добела накали, а избу не прогреешь! И это не всё. Мы свою печку установили когда - натопили, спать легли, а перед этим кипяченую воду в банку стеклянную перелили и на пол под печь поставили. Потом слышим - треск, банка лопнула! Замёрзла вода на полу, хоть в избушке и жара. Думаю - почему? Знаешь, почему?
- Почему?
- К печке ножки длинные приварили, сантиметров по сорок, чтобы нагибаться к дверце экономней. Так вот, под печью снег не тает! Зимовье прогревается поверху лишь до уровня дна буржуйки. Мы тогда срочно ножки до минимума отпилили - сразу "другой коленкор". Вот так-то, потому сейчас и не на корточках с тобой ручонки у буржуйки отогреваем, а как белые люди - на нарах без дрожи лежим!
- Да-да, кое-кто даже в трусах.
- А кое-кому, хоть и в одежде, но без унтов в постельке всю приполярную ночь беспросыпно нежиться посчастливилось...
- А вообще-то, Кузьмич, при столь низкой температуре, за минус пятьдесят, когда нагрузки долгие и серьёзные, - можно лёгкие запросто обморозить изнутри. Воздух, вдыхаемый быстро и полной грудью, прогреваться не успевает… Так что на обратном пути, если не потеплеет, надо будет шарф на нос напустить, чтоб согретым воздухом дышать. Неудобно, конечно, отпотевает и обмерзает шарф снаружи, ворс в рот лезет, но… бережёного бог бережёт. И вот ещё что думаю, Кузьмич, а то забуду потом: нам бы как-нибудь по теплу сходить на ручей, что с сорок первого километра Айхальской трассы влево, к Мархе бежит. Там скальная гряда по широте легла - от северных ветров долина защищена, солнцем прогревается хорошо и потому микроклимат в ней особый. Рассказывали, что там малины много, кислицы, брусники, даже морошка есть! Тут-то у нас совсем бедно...
- Вот уж куда не надо бы!
- Это почему? - удивляется напарник.
- С "камазистом" одним как-то по зимнику подъезжал, а у него такие же, как и у нас, интересы. И я его про ручей этот - называется он, помнится, Чукока - спросил. К нему я тоже приглядывался раньше. Мужик, оказывается, был на нём. Несколько километров от трассы, говорит, отошёл - набрёл на палатку шатровую. Подумал сначала, что буровики тут где-то обитать должны. Позвал, пошумел - никого. Да и гула буровой не слышно. В палатку заглянул - а в ней трубки стеклянные гнутые, колбы, несколько комплектов химзащиты военной… Ну, походил, посмотрел, дальше вдоль ручья по маршруту своему отправился. И морошку по пути собирал, и малину, и смородину красную, грибы… Всё действительно в распадке том есть. До Мархи часов за пятнадцать добрался, там зимовье на берегу… Утром - в обратный путь. Палатка та по-прежнему пустая. Он в ней даже переночевал. Утром чай из ручья вскипятил… Говорит, не удержался, скрысятничал: взял домой несколько трубок гнутых стеклянных с колбой, комплект один химзащиты. А потом мужики в автобазе рассказали ему: в том месте взрыв подземный ядерный был, и он наружу вырвался. Военные тогда всё побросали и смылись. Танкетку даже в тайге кинули, дезактивировать не сочли безопасным... Её потом шустро местные бесстрашные ребятки оприходовали. Не знаю, живы ли они, или сгинули уже?.. Там и сейчас на скважине 700 микрорентген при максимально допустимой норме 20 в час. Пойдёшь туда?
- Ни-и-че-го себе! - удивляется Саша. - Вот так попьёшь чайку со стронцием или цезием из ручейка прозрачного, будто безобидного… А потом и не догадаешься, отчего чахнешь.
- Ну, что, отбой?
- Отбой.
Саша отвернулся к стене и вскоре засопел - уснул. А Кузьмич какое-то время лежал и размышлял: до чего ж, порой, в причудливые и противоречивые формы облачает природа человеческую натуру. Вот сказал Саша - не в обличье суть человеческая. Правильно очень сказал. Иной, смотришь со стороны, ну так уж мужичок не удался внешне, ну до того уж неказист: и росточком-то не вышел, и скроен грубо, будто наспех его из обрезков и отходов чужих кое-как сляпали... А сойдёшься ближе - таким теплом тебя охватит, такое добро и свет душевный он, оказывается, источает!.. И не замечаешь уже невзрачности внешней, а думаешь: ну как человеку повезло, как много ему от природы мудрой досталось, как щедро он одарён ей! И как повезло тем, кому с ним рядом дорогой жизненной идти посчастливилось… А у другого напоказ-то всё при всём, ну - просто краса ненаглядная, а такой помойкой изнутри, вдруг зачуешь, нанесёт!.. Потому что пуста душа, есть только видимость её обманчивая. Поохает притворно обладатель иллюзией человеческой "за компанию" с другими, если не так что приключилось с кем-то, посочувствует как бы, как у людей открытых принято, а истинное-то нутро иное… Гниль. И от окружающих она двуличием старательно замаскирована. Но люди к фальши чувствительны. Бывает - нет, вроде бы, видимого повода настороженно относиться, но что-то предостерегает: нельзя доверять! Наверное, как от добра энергия солнечная лучится и ощущается, так и зло заранее, не только через уже сотворённые ей гадости почувствовать можно. Скрытый - как и радиация губительная - критический потенциал скопившейся рядом мерзости под обличьем привлекательной стати, глядишь, уже распознали и регистрируют, будто специальные чуткие приборы, близкие: мужья, жёны, дети, внуки, сослуживцы, соседи… Тогда сворачиваются до минимума контакты: "Да, нет", - вот и всё общение, если от высунувшейся отторгающей чужеродности совсем отгородиться нельзя. Пустодушные угнетают окружение и паразитируют на соседствующих жизнях. А готовность с высоты собственного самодовольства и мнимого превосходства напоганить тем, кто будто бы внизу - зависит вовсе не от предшествующих действий "под ним" стоящих, а от скопившейся на данный момент у атакующей двуликости запаса гадости… Выработалось её много, вот и выплескивает излишки на всё презираемое окружение только потому, что мешок с ядом сделался обременительно переполненным... Облегчается... Далее>>

| 1 | 2 | 3 | 4 |