Костерок на небольшом лысом взгорке над якутской речушкой Далдын старательно и весело вылизывал желто-оранжевыми языками чумазый котелок, подвешенный на конце длинной лиственничной жерди. Взгорок уже просох под щедрым в начале июня приполярным солнцем, но по сторонам от него, в обход, с крутой сопки с редким и некрупным лиственничником средь неубранных ещё остатков снега озорно и во множестве журчали ручейки, радостно поблескивая переливающимися прозрачными струями. Сизый и приятный на вкус дымок поднимался отвесно и вскоре растворялся в спокойной сини совершенно безоблачного неба над неширокой в верховьях и петляющей меж сопок вместе с руслом долиной. Река едва-едва высвободилась из ледяного плена и в восторге обретённой наконец-то свободы раскинулась во весь простор поймы, безбоязненно преодолев прежде ограничивающие её берега с кустами краснотала, хлипкими макушками кое-где торчащими из воды, легко заполонила пойменные низинки за ними аж до самого подола сопок.
В открытом котелке чуть забурлило и бородатый Кузьмич в потрепанной серой куртке из солдатского сукна, привстав с коряжистой сучьями старой и гладкой стволины лиственницы, уже собрался бросить несколько щепоток заварки, но голос напарника его остановил:
- Погоди, Кузьмич, пусть серебряный ключ сперва поднимется.
Кузьмич согласно переждал, когда на поверхности появится первый большой бурун, заправил котелок заваркой, чуть повременил и отвел жердь с котелком от огня.
- Угодил? - насмешливо спросил он, присев на прежнее место и повернувшись к напарнику.
- Угадил, угадил, - играя буквами и ударением в слове, согласно кивнул тот, что сидел возле. - И изменил-то всего ничего, а как смысл извернулся!..
Напарник Кузьмича - Саша, моложе лет на десять, без "волосатости" на лице, коренаст и крепок. Отвороты бродней его, как и у Кузьмича, сейчас за ненадобностью закатаны у колен на голенища.
- Припекает на солнышке спину, Кузьмич, ай хорошо как! Дождались… - Саша во благе повел плечами в выцветшем армейском бушлате, потянулся в сторону за рюкзаком, подвешенным на сучке той же падшей лиственницы, снял, пристроил зелёный брезентовый станкач на коленях, развязал его и стал выкладывать на ствол провиант: хлеб, банку шпрот, начатую пачку с белыми сахарными брикетами…
- Дождались, - соглашается Кузьмич. - Весенняя охота самая радующая… Вот не летает никто, а всё равно такая благодать на душе! Солнца - сколько пожелаешь, и не яростное, как в июле, а такое доброе, мягкое… - Кузьмич снял вязаную шапочку, пристроил сбоку на обломок сучка, поднялся, седоголовый, неспеша проследовал к котелку с чаем, снял его с конца жерди, также, неторопясь, вернулся. Котелок приладил позади выложенного приятелем провианта - за ствол, на землю, чтобы невзначай не наступить. - Этот весёлый и необъятный простор синий по весне и есть самая стоящая после мрачноватой зимы добыча души охотничьей!
Кузьмич тоже выложил из своего станкача, прислонённого к поверженной годами листвянке, "на стол" пару луковиц, кусок ветчины, завернутый в пергаментную бумагу, соль в спичечном коробке, свинтил и поставил крышку-чашку от термоса.
- И настоящей дичи не надо?
- Подвернётся - не откажусь. А не будет… - Кузьмич чуть поднял плечи, - жалко как-то в последние годы по весне птицу становится. Махала утва, махала, столько тысяч вёрст на родину северную устремлялась, тянулась к отчему тихому болотцу… А тут я с ружьём… И жизни её конец! К гибели своей, выходит, птаха поспешала.
- Сентиментальный ты сделался, Кузьмич, - напарник, осторожно придерживая котелок за донышко пучком прошлогодней пожухлой травы, разливает по чашкам чай.
- Да, стал. С годами... Но это только моё нынешнее восприятие и не к тому, что охота запретной быть должна. Состояние единичной души на данный момент, не более. В такую вот уродину превратился. Прежде о жалости к дичи вопрос не стоял. Осенью-то меньше, а вот сейчас… Но налетит сегодня дичина - не упущу. Дома когда - вроде как закодированным на жалость сделался, а в угодьях квартирный код не держит. Да и не всех жалко: кабана, лису - нисколько! А вот на лося или косулю рука уже точно не поднимется. Косулю как-то напарник на материке застрелил, подошёл я, посмотрел - лежит безупречно красивое, совершенное, но неживое по нашей прихоти животное… Одним оправдываешься - не я! В загоне, однако, правильно, как надо участвовал. Что в самооценке моей тоже выглядит неладно - соучастником стал! - Кузьмич с сожалением повёл головой, подул на круто заваренный напиток в чашке, отставил её на ствол за себя - пусть постынет.
- А лось-то жалость вызывает почему? Не мелкота ж беззащитная.
- Да такой же он против точного свинца. Хоть и не мелкота. Наткнёшься на материке в лесу - гордый поднимется исполин… И по осиннику без разбора! Точно говорят: как лось!.. Ну и как по гордости такой, мощи и празднику жизни пулей?.. Не моё! Была как-то попытка приобщиться, даже лицензию на сохатого получил. Да понадобилось вылететь в Москву, и лицензию приятелю тогдашнему на реализацию отдал. Взяли они по ней лося на Моркоке, жене килограмм двадцать потом мяса привезли. Вкусное.
- Ты Кузьмич, наверно, и тараканов украдкой от жены дома ласкаешь? Сю-сю, му-сю всякое… Отраву на безвредное для них угощение незаметно от семьи на кухне не подменяешь? Щёчки им пёрышком за усиками тайком не щекочешь?
- Я, Саш, столько зайцев перебил… И никогда ничто к ним не шелохнулось внутри: всё ж честно - он спрятался, я разыскиваю. А зайца прятаться в тайге учить не надо, мастер! И скачет шустро: шмыгнёт белячок средь сугробов, зарослей кустов или в чащобе лиственничной - мало того, что на доли секунды всего-то и перевидишь, если повезёт, - ведь не знаешь, где появится, - так ещё и на фоне кипенно-белом различаешь еле-еле, со снегом так сливается... Достойный трофей, словом. Но и к нему как к добыче не всегда отношение одинаковое.
Кузьмич вынул из ножен на поясе охотничий нож, развернул бумагу, порезал на дольки сало, хлеб, стал неторопливо жевать. Потом с перемолчками продолжил:
- Приятель однажды… попросил зайчатинки… на день рождения ему принести. Я ходил-ходил - ничего! Потом, под вечер, тропу старую нашёл, поставил на ней пару петель на всякий случай. Ну, знаешь, из нихромовой проволоки. И протаптывать дорогу эту заячью принялся… Смотрю - гонный уже след, даже не видел, когда и где косой с лёжки снялся. Короче, загнал я его по его же тропке в петлю. Подхожу - мечется на привязи предо мной, с листвянки веточки мелкие и кору крошит… Что делать? Стрелять - неудобно, вроде! Я его за уши - и живьём в рюкзак. Он даже не отбрыкивался. А тут мороз приличный был, стемнело... Я из тайги под сопку спустился, и мне до поселка по льду через хвостохранилище двенадцатой фабрики с километр ещё топать - посёлок вдалеке светится… Тишина по темени чуткая, настороженная. Иду, шуршу в безмолвии сумеречном лыжами, мыслями где-то в себе. И вдруг слышу - сзади какой-то новый странный звук появился!? Настигает меня кто будто. А там же волки к ОРСовскому складу мясному также вот по льду из тайги наведываются. Обернулся резко - стихло, и позади никого: две уходящие в темень полосы от лыж моих да тайга за однообразно-ровным серым снежным простором угрюмо вдали чернеет, насупилась будто. Что, думаю, за чертовщина?! Метров сто прошёл - опять тот же странный звук! Оборачиваюсь - опять пусто. Стал анализировать - откуда звук непонятный? Потом сообразил: угрелся зайчишка за спиной моей и храпака беспечно в рюкзаке давит… Я его рукой сзади снизу приподнял - проснулся он, примолк. Потом вскоре опять удрыхнулся безмятежно, захрапел!.. Домой пришёл, жене говорю: "Зайца живого принёс!". Не верит. Двери все из прихожей позакрывали - чтоб на малом пространстве его потом проще изловить. Ясное дело - сейчас же расскачется! Ну и чтоб не перекрушил ничего в комнате да кухне. Уложил рюкзак на пол, развязал, зайца раскрывать аккуратно стал - лежит спокойно! Уши прижал. Совсем раскрыл - мешок тряпкой вкруг него уж опал. А заяц лежит, как и положено, на лапах, и не шелохнётся!? Погладили его по очереди - никакого беспокойства! А, может, напротив - свет электрический, тепло и резкая смена обстановки белячка шокировали? Не знаю. В общем, мы тут вокруг расхаживаем, а он полон спокойствия… - ни с места! И уже вроде как доверчивого такого и отпустить мыслишка сверлит, да пообещал же приятелю на день рождения. Другого-то добыть не успею. Звоню, так и так, говорю - заяц есть, но живой и рука прихлопнуть его не поднимается. А тот, не охотник вовсе, малый решительный: "Тащи его сюда, - командует. - Нашёл проблему. Я в хозяйстве на материке столько кроликов забил!.." Вот так-то, Саш, - всю жизнь охотник стрелял, дичь жизни преспокойно лишал, а тут припозорился, выходит, перед гражданским-то!.. Стыдоба, правда? - Кузьмич лукаво взглянул на приятеля.
- Да-да, позор тебе, конечно, несмываемый, - буднично согласился напарник. - Будешь, неуважаемый? - очищая луковицу, взглядом указал на неё Саша.
- Отрежь половинку.
Приняв от товарища причитающуюся луковичную долю, Кузьмич обмакнул её в соль и со вкусом сочно захрустел, заедая ломтём чёрного хлеба. Чертовски хорош в тайге лучок, таким вот образом употребляемый!
- Или вот ещё история. Сосед у меня, Саш, через дорогу в доме напротив живёт. Да ты знаешь его - Иван, охотник, с Володей Чёрным с фабрики охотится вместе обычно.
- Ну да, - кивает Саша, уминая лук с салом. - Знаю.
Разговор за обедом прервал дерзкий куропач: с перелинявшей уже головой и шеей, из безупречно-белой ставшей теперь атласно-коричневой. Он с крикливым хохотом бесстрашно перелетел из густого низинного лиственничника противоположной стороны реки, сел неподалеку на вытаявшую из ноздреватого снега и горбом выгнутую спину другого павшего лиственничного ствола, принялся по нему нервно взад-вперед расхаживать, продолжая возмущенно бормотать…
- Глянь-ка, недоволен-то как… - замечает Саша, наблюдая за птицей. - На территорию его чужаки заявились! Вот весна - весь страх потерял! Не боится, что съедим.
- В суп не пойдёт - хвоей да ягодой отдаёт, а тушить не с чем.
- Да знаю я, так уж сказал…
- Так вот, летом Иван как-то зайчонка из тайги принёс. А дома у него две дочки-школьницы, и вот он им живую игрушку и подарил. Девчонки с белячком - как с куклой… Думал, говорит, затискают, но нет - прижился, ушастый, испытание лаской детской вынес. Всё подряд мёл, чего в тайге никогда бы и не отведал: капусту, морковку, свёклу, яблоки… Рос действительно не по дням, а по часам - на глазах прибавлял. И, главное, днём забьётся куда-нибудь, не вот и отыщешь, а ночью по квартире неустанным скакуном скачет. Маленький-то когда был - ещё ничего, а подрос - спать стал мешать! По комнате из конца в конец пронесётся в тишине гулкой, когтями по полу клацая, на стенку - прыг, сальто назад - и к другой стенке, там опять сальто… И так всю ночь! Доконал... Иван собрался уже выпустить его в тайгу, да девчонки серьёзно запротестовали. Привыкли к нему. Надумали тогда косому на ночь свободу ограничивать, в ванной запирать. Заяц попробовал также и там резвиться, но - разгон оказался маловат, перестал. Иван говорит, обрадовались они - утихомирили прыть пушистика без радикальных мер. Да рано только радовались - ночью в ванне что-то в тишине чуткой как загрохочет, как загремит!.. Повскакивали все, перепугались - спросонья не поймут, что произошло? Потом разобрались - это белячок по пустой ванне лапами забарабанил… Нашёл занятие! Разогнали "хором" его, под ванну забился, затих, а по кроватям разошлись - опять как дробь барабанную выдаст! Что делать? Спать-то никак… Опять встал Иван, догадался водой ванну заполнить. Только в доме всё успокоилось - заяц опять по ней стучать... Да только звук глухой, не громыхает, и барабанщику таёжному это не нравится - не вдохновляет! Недолго, правда, пауза длилась - на машинке стиральной упражняться начал, музыкант полуночный. По боку её долбить громогласно стал. Иван говорит: встал он тогда в очередной раз и уже без возражений на чердак зайца выдворил. Дом многоквартирный и двухэтажный, с двускатной шиферной крышей, а лестница туда как раз в их подъезде была. Наладилось, вроде, потом всё: девчонки со школы придут, наверх заберутся, подманят зайца, поймают, наиграются с ним в квартире, а на ночь - опять на чердак… Тут Новый Год настал, они елку нарядили, гости пришли - Володя Чёрный с женой в комнату ввалился, а заяц как специально под ёлкой картинно сидит! Володька-то про зайца знал, а жена его, торгашка в "Овощном", - увидела и от неожиданности в такой восторг пришла! Аж села в прихожей, не раздеваясь: "Ну, как живой, как живой! Где купили-то прелесть такую?" - вопрошает. Иван говорит: "В "Игрушках", дескать, в магазине поселковом на днях продавался". А заяц тут возьми и переступи!.. У Володькиной жены глаза на лоб от изумления мигом вскарабкались, оторопело на всех взирают вразнобой: "Что такое?" - хозяйка глаз спрашивает. А муж ей, буднично так: "Да ничего особенного - заводной!". Жена ему: "Володь, надо девкам из магазина того срочно домой сейчас же позвонить, чтобы нам одного после праздника придержали обязательно! Или даже двух - подарим кому-нибудь красавца этакого в отпуск когда на материк поедем!". Он ей: "Да заходил уже: тебя хотел на Новый Год ублажить, но кончились зайцы. Охотники для квартирной тренировки прицеливания по движущейся цели раскупили…" Та даже обиделась всерьёз на Ивана, что не сказал ей вовремя, не озаботился - она б радость необыкновенную за любые деньги непременно сразу бы взяла! Потом только, когда заяц поскакал, поняла, что дурачили мужики её…
Не удостоенный внимания воинствующий куропач куда-то по-тихому с бранного поля сгинул. Кузьмич, извернувшись, взял из-за спины чашку с чаем, опустил в неё несколько кусочков рафинада, поискал что-то взглядом вдоль лиственничного ствола, на котором сидел, потянулся, отломил прошлогодний тонкий, но жёсткий стебель, помешал им чай.
- И чем кончилось, Кузьмич? - подогнал заинтригованный напарник.
- Грустный конец. Иван-то - дальнобойщик, уехал на несколько дней из посёлка, возвращается - дома слезы: заяц с чердака исчез. Всё обыскали - нету. А месяца через три шофёры в автобазе признались: загуляли тогда в ночь, а закусить нечем. Кто-то вспомнил: у Ивана на чердаке заяц откормленный живёт, а Иван в отъезде… Снарядили экспедицию, с фонариком забрались на чердак - а поймать не могут! Не поленились - за пневматической винтовкой гонец слётал… Закусили, в общем, шоферюги ручным белячком. Охотнички!..
- Вот, поросята! - возмущается Саша.
- Вот и я говорю: добыли на охоте зайца - вполне нормально, потому как честно: состязались же! А грохнуть охотнику зайца ручного - не то совсем! Так же и с тараканами может быть…
- Ну, Кузьмич, тут ты перегнул! Да никогда в жисть дружелюбного или сострадательного отношения к тараканам, к пакости этой быть не может!
- Э-э, Саш, не скажи, весьма причудливые ситуации порой во вселенной приключаются. Не зарекайся. Очень мудро американцами подмечено: никогда не говори никогда. Вот представь, - Кузьмич принимает очень серьёзный вид, - прилетел ты куда-нибудь… ну, на планету, скажем, в созвездии Гончих Псов. Ты ж охотник, в звездную даль без личной заинтересованности, без возможности попутной охоты переться менее предпочтительно. Даже и соглашаться на полёт нечего. А тут вариант такой вдруг открылся!? Не в туманность же… "Охотнадзора" рваться?!
- А есть такая?
- В наших земных "охотнадзорах" туманностей достаточно! Может, и из вновь открытых в космосе назовут какую потом. А отечественные?.. Вот протокол ни с чего сварганят - туманности их на себе и прочувствуешь сполна. Законодательство у нас в этой части размытое, и исполнители его через чур уж "не в ту степь..." Они ж, уполномоченно-важные эти, к тому ж, не там патрулируют, где надо бы, и не за теми по значимости творимого вреда гоняются, за кем в первую очередь следовало бы. На материке осенью все поля с зеленями трактористами ночными исполосованы! Из года в год! А словленных "фаристов", считай, нет. Страшно? Лень? Или мозгов недостаёт?
- Да, балбесов всяких хватает. Приятель с материка рассказывал: ехал белым днём на охоту с одного места на другое - так ему один такой "спец" аж на капот на дороге вдруг вспрыгнул, чтоб остановить!.. Приятель проездом по полевой грунтовке пересёк клин губернаторской охотничьей территории. А там для острастки и в назидание другим ловят и "шкурят" всех охотников подряд. В протоколе составитель написал: "Ехал с расчехлённым ружьём". А напарник этого составителя в приложенном рапорте указал, что ружьё было разобрано и зачехлено!.. То есть написал, как было.
- Недолго этому второму в охотнадзоре пребывать, думается мне, - замечает Кузьмич.
- Не угадал, однако. В суде потом обвиняющая сторона заявила, что по недосмотру старшего у них так вышло. Младший, дескать, учится только, первый раз на патрулировании оказался и вместо одного текста в рапорте по ошибке написал не то. А старший - вовремя не проверил. Недоразумение досадное у них произошло. Не сработались ещё. Ну да ладно, к созвездию Гончих Псов твоих, Кузьмич, вернёмся...
- Да, прилетел ты, стало быть, к братьям Гончим Псам. Не в этой, конечно, жизни - не успеешь уже, а в пятой или там седьмой… Индусы и Высоцкий утверждают, что такое возможно и будто бы это давно происходит - не станем сейчас подвергать сомнению. Из звездолета вышел - вокруг камни да пыль. Присел в разочаровании на глыбу - надеялся-то хоть какую примитивную жизнь обнаружить, а тут… И вдруг к сапогу скафандра твоего из под камешка… прусачок! Точь-в-точь наш, российский, какой на Земной кухне твоей у ног жены неуловимо вертелся. А теперь за миллиарды отсчитанных прочь от тапок её вёрст пред тобой лик схожий высунулся. Осторожно эдак выполз, усищами длинными нерешительно в направлении звездолётчика водит: подойти - не подойти к "землячку"?.. Размышляет…
- Ишь ты, размышляет!? - дивится ехидно напарник, сглатывая из термосной чашки.
- Ну, а как же: если не мчит сломя голову бездумно ни к тебе, ни от тебя - значит, выбор делает, прикидывает, размышляет, конечно! Да… На нашей-то планете тараканы, говорят, древнейшие жители. А, может, и не только на Земле, а и в галактике есть раньше людей освоенные этими безаппаратными скитальцами уголки. И как ты к душе тараканьей в этом случае отнесёшься? Небось, как к брату? Растрогаешься, слюни-сопли изнутри по скафандру… На ручки нежно возьмёшь, к груди приласкаешь! На свой страх, вопреки инструкциям, забрало поднимешь и щетиной к панцирю рыжему прижмёшься: сю-сю, му-сю ему, как ты говоришь, всякое… "Родненький ты мой, голубчик…" Ещё и лапки перецелуешь все восемь. Или сколько их там. Питанием свои космическим из тюбика угостишь. В звездолет позовёшь, чтоб на Землю вместе возвернуться! А? Или сапогом жизнь эту уникальную тараканью - весточку, считай, родимую, по кухонной привычке жену обороняя, раздавишь?! Отвечай честно! - строгим голосом вопросил Кузьмич.
Передразнивая кого-то, Саша скрипучим голосом тянет:
- В ва-а-шем предположении, "сер", чтой-то есть… - А потом, будто спохватившись, уже деловым тоном строго скомандовал: - Ладно, хватит трепаться, Кузьмич. Разжалобил уже! Ещё чуть и - ружьё сломаю, патроны разряжу, снаряжение охотничье в костёр брошу, билет охотничий съем, как Укупник паспорт, в "зеленые" от "тараканов" в башке твоей вступлю… Давай с едьбой заканчивать да стоянку тёплую для ночлега приниматься мастерить. Жердей для нар и каркаса балагана наготовить надо, плёнку полиэтиленовую натянуть и закрепить, печку установить - зря что ли её на горбе столько верст сюда по бездорожью корячили? Дров напилить… Вот утеплимся, тогда и покалякаем в нашем уютном прозрачном террариуме о полюбившихся тебе межпланетных тараканах...