Rambler's Top100
Яндекс цитирования
 

Деревенский край


начало

2

С уткой договорились, распрощались с почтовой четой; Кузьмич с дедом Тимофеем направляются к дому.
- Разбередил ты меня разговорами охотничьими, Кузьмич. Я краем уха про подсадных услышал, - глуховато говорит дед Тимофей. - Уж думал всё, не буду больше с ружьём ходить… - дед хромой: ступает, припадая правым плечом. Ему много лет, за семьдесят, живёт бобылём на другом конце Кузьмичёвой улицы. - Я ж всю жизнь охочусь. Думал, только капканами заниматься теперь и осталось. Глаз не тот стал, и далеко-то не уйти уже. Подсадных тоже нету. А тут ещё под боком на реке выдра, как на грех, развелась, на капкан провоцирует спробовать по-тихому добыть, раз по закону охотится не по возможностям простонародью деревенскому стало...
- А что, ловил раньше? - удивляется Кузьмич: не ожидал столь выраженной охотничьей страсти у этого незаметного и неторопливого, но, казалось, крепенького ещё мужичка.
За разговором оба подошли к небольшому кроличьему вольеру за двором - территории, огороженной волнистым шифером.
- Не здесь, но ловил. А вот барсука… - он смотрит за Кузьмичёв огород, - вон как раз за тобой, на той стороне, за рекой… Там на краю леса барсучьи норы есть.
- Под дубами, что ли, на крутом склоне?
- Ну да. Я там как-то двух барсучков взял.
- А я считал норы те лисьими. У меня в них даже как-то лиса-подранок ушла: ночью в засидке стрельнул неточно, она кувыркнулась вниз и кустами под бугром по снегу в норы те и утекла.
- Да нет, барсучьи они, там и следы их особые. Их с лисьими не спутать. О норах этих тут многие охотники знают. У меня зять присмерти был, сказали: один-два месяца - и не жилец. И я тогда барсучка для него добыть озадачился - жир-то барсучий целебный очень. Разузнал где водятся… Вот и взял по-тихому двух, повезло. Жиром тем растирали, поили тоже им. Поддержали, конечно, но через полгода всё одно умер. А недавно, по осени прошедшей, я не утерпел: на лодке вечером переплыл и там же два капкана в темноте уже поставил. Решил: для себя теперь барсучка сподоблю. Болячек-то и у меня хватает. Думаю: утром ранёхонько приду, проверю, а на день капканы сниму - за мной же охотовед Степанов из соседней области давно охотится, граница-то рядом... А он про норы те знает. Потому днём мне светиться возле нельзя, а ночью он и сам к ним не полезет... Утром прихожу - капканов нету моих, а на норах петли стоят. Думаю, снял, гад, мои капканы, а сам петли браконьерские поставил! Хоть и капканы мои браконьерские тоже... А они дорогие сейчас, по восемьсот рублей - мне с обычной пенсией моей, которая тоже, как петля, жизнь стариковскую душит, - так запросто их не укупить. Я его силки тогда в отместку тоже снял и ходом домой. И, вот тебе - Митяй Ротан на тракторе с брёвнами в тележке, в лесу делянку для пилорамщиков валит, заявляется, и с порога: "Ты петли мои снял!.." А я сообразил и в ответ ему: "А ты мои капканы унёс!" Разобрались потом: он петли раньше поставил, а я в темноте не заметил их. Проверять же петли он под бугор раньше меня засветло заявился - на делянку попутно ехал. Видит - капканы чужие на петлях! Разозлился и снял мои ловушки. Меня потом издали на подходе отследил. Отдал я ему петли, а он капканы вернул. Миром разошлись - свои ж мужики, и недоразумение по непонятке приключилось. А тут барсуков-то много. Сейчас мне подальше уж не дойти, а в лесу на Бычине большое поселение их есть. И на Багряне тоже. На Багряне, наверно, лет сто уже барсуки колонией большой, рассказывали мне, живут! А это хорошо, что кролики у тебя на свободе, - вдруг меняет тему дед Тимофей. - Я-то думал, что в сарае, как у Васьки с Октябрьской - он мне отказал: нету, говорит, лишних. Да и правда - маточное поголовье едва и осталось, молодняк весь крысы погрызли. Иду к тебе и думаю: выпущу твоего у себя на волю, а к ней кролик непривычен, если в тепле, в сарае зимовал. Сгинет же на морозе. А так - тоже открытый вольер, нормально!
- Показывай, какого хочешь? Кроля или крольчиху?
- Крольчиху. А помёты не от родственников?
- Нет, чистые, плановые; инбридинг я не допускаю. Белые, правда - от твоей самки пошли, а серое потомство - без участия её.
- Ну, вот давай эту вот, если самочка она, - дед Тимофей тычет через забор на светло-серого кролика, безмятежно жующего сено. - Сачок-то у тебя где?
- Они меня не пугаются, и так поймаю.
Кузьмич входит в вольер, кролики привычно жмутся к ногам, ожидая раздачи корма; отлавливается за уши приглянувшийся деду Тимофею:
- На, держи. Пол его сам определяй. Знаток, небось, по этой части к старости сделался. Не перезапамятовал же, как тот дед: "Помню, - говорит, - что по-молодости всё за девками бегали! А вот чего за ними бегали - не помню?.." Главное: убедись, что не мужик - в этом-то ошибиться не должен; потом и сомневаться нечего - она, баба, стало быть, третьего-то у нас пока не дано, не заграница гейропейская чай.
Дед Тимофей привычно засовывает голову кролика подмышку, задирает хвост:
- Самочка, - уверенно заключает он. - Сейчас мешок из-за ремня достану…
Кузьмич выбирается из вольера, закрывает за собой внутреннюю и наружную двери, а дед, подняв полу фуфайки, тянет из-за пояса брюк сложенный в несколько слоёв белый мешок из-под сахара. Вместе опускают крольчиху в мешочный зев. Тимофей забрасывает тару с "добычей" за спину, достает из кармана несколько сотенных:
- Сколько с меня возьмёшь?
- Нисколько...
Тимофей, не дослушав, энергично возражает:
- Ну, как это нисколько!? Так нельзя! Положено хотя б рубль дать и у охотников, и вообще...
- Нет, это только холодного оружия касается, ножей, например. Их дарить не принято - плохая примета. Потому и извернулись за копейку покупать. Но мы ж с тобой не о дарении, а об обмене договаривались: я тебе - одну голову, и ты мне одну же вернёшь. Всё по-честному!
Дед мнётся:
- Нет у меня на обмен. Погибло много, да и коты замучили - несколько выводков молодняка уничтожили! Со всей округи на добычу легкую сбежались, - дед Тимофей содержит кроликов в конце усадьбы на огороженном рабицей вместе с берёзами и елями большом участке. - Я несколько штук отстрелял, одного капканом словил. Есть трёхмесячные крольчата, но маленькие они ещё.
- А я не говорю, что сейчас - потом вернёшь: летом или осенью. Выгодно-то как: берёшь бесплатно мою крольчиху, она тебе штук семь крольчат за помёт точно принесёт! Подрастут - у тебя остаётся бесплатная крольчиха и шесть бесплатных потомков; седьмого отдашь мне. В итоге: я ничего не приобрёл - ты ж мне лишь вернёшь штуку за штуку, а у тебя из ничего и бесплатно семь в прибыли! Ну, куда уж лучше?
Дед Тимофей молча прячет деньги в карман.
- Эх, деньги… - вздыхает он. - В Москве - у меня там квартира осталась - в общество своё охотничье зашёл, а на стене перечень висит, за какую дичь какой штраф положен. Так за выдру - сто тысяч!.. - возвращается он к прежней браконьерской задумке.
- Ничего себе!? - восклицает Кузьмич.
- Ну не сто, почти сто, - поправляется собеседник, - восемьдесят. Мой годовой пенсион куда как беднее, не сравнить... Ни на что, кроме как на выживание трату крошечную позволить себе не могу. А тут выдра есть, и поймать её соблазн велик. Самому бы не попасться только. Рассчитываешь ведь и выдру перехитрить, и от Хватка нашего увернуться. Тут ведь не только чужой, из соседней области за мной охотится, а и этот, свой, тоже вокруг шустрит...
- И на что она тебе, выдра-то? Сам, что ли, мех носить будешь? По деревенским потребностям и возрасту твоему и того хватит, что на тебе есть: лишь бы не дырявое и не грязное.
- Не себе, дочери. Чем ещё по силам порадовать её? Я ж квартиру в Москве ей оставил. С зятем ужиться не смог: он, когда пьяный - зверем делается буйным. А пьяный он всегда. Мне с ним невмоготу. А она к нему пристряла… Мучается, а живёт. Видимся потому редко. Вот и хочется подарок ей нормальный, памятный, пока жив и двигаюсь успеть подготовить.
- Ты ж говорил, что умер зять?
- Это вторая дочь. А первая тут, в областном центре. Я как вышел на пенсию - сразу подальше от зятя московского. Домик в деревне вашей старенький купил, хотели с братом на земельке этой развернуться - он автобазой в городе тогда командовал. При возможностях дельных был... Поначалу-то и пристройку к дому вместе и скоро сладили, гараж для тракторишки небольшого, без кабинки, капитальный соорудили… Задумки богатые вынашивали! Землёй, трудом своим в хозяйстве деревенском жить собирались. А сейчас один я с задумками теми и остался: к брату болезнь пристряла плохая, трясучая. Неизлечимая. Как её?..
- Падучая, эпилепсия?
- Нет, по-другому как-то называется. Работать в прежней должности не смог, теперь вот там же слесарем из милости подчинённые бывшие терпят. Восемь тысяч в подмогу получает; на одну-то пенсию как сейчас?..
Слушал Кузьмич деда Тимофея и думалось: посмотришь издалека, со стороны - не жалуется, что-то делает, копошится молчком человек по мере сил в хозяйстве своём. Не пьяница, работал на социалистическое тогда ещё государство всю трудовую жизнь - всё благополучно, видится, у человека сложилось! А сойдёшься ближе - и столько всего, расстоянием сокрытого, но режущего остриём по-живому вылазит наружу… Правильно говорят: в каждом дому - по кому, только комья разные. Не имел простой человек достойного вознаграждения за честные труды свои при жизни активной - нет у него, чаще всего, шансов спокойно, достойно и честно скоротать последние посмертные месяцы и дни. Государство тем всерьёз не озабочено пока! Но хочется быть полезным близким даже из последних сил. А их и хватает-то на бесплатный незаконно добытый барсучий жир, да на бесплатную незаконную шкурку выдры… Бесплатные условно, если не словят самого добытчика, обманутого и обобранного во все минувшие его трудовые десятилетия безжалостно и многократно прежним, распавшимся государством, а ныне брошенного доживать в пенсионной капиталистической нищете… "Сегодня не личное главное, а сводки рабочего дня!" - по-такому высокому девизу из песни жили когда-то сегодняшние старики. Думали-то, что только "сегодня" не личное главное, а оказалось - всегда. Но только для тех личное не главным вышло, кто лозунгу тому честно и строго следовал. И сейчас ничего уж не исправить им. Ушли и молодость, и зрелость, навалились немощь и болезни вечерней, последней закатной зари гаснущей жизни. У детей - свои непростые беспросветные будни; не по-отцовски ещё и собой их обременять. Не додумался раньше сам, а кто-то очень верно подметил: молодость - есть средство обеспечить себе старость! Упущено золотое время, когда самому о старости своей, вождям не доверяя, позаботиться надо было. Не надеяться на коммунизм обещанный с его фальшивым "каждому по потребностям", который в одночасье взяли да и вместе с посулами распрекрасного в будущем житья-бытья лихо пересмотрели! Сами, дескать, плывите теперь или тоните - как хотите... Это тем брошено, от кого "по способностям" всё сполна и даже с лишком давно неотступно и жёстко стребовано…
- Встречал я выдру осенью на реке у острова, Тимофей.
- То место Облив называется. Я тоже там видел её, и у Манятки, как раз за тобой, и на Гусарском, ну там, на повороте русла у леса… Тут же каждое место своё имя носит. А на Обливе в последнем декабре - он тёплым в который раз выдался - столько утки пролётной собралось! Чёрная какая-то. Я увидел - загорелся, за ружьём сбегал, на остров по мели перебрался, в ивняке, в кустах засел. Они разлетелись, конечно, но покружились и вверху у Манятки на реку же и опустились. А потом, знаю, вниз сплавляться станут. Кормятся они на течении всегда так. Час, наверно, ждал, когда их к острову снесёт! Двух выбил: одну - чисто. Палкой к себе с воды потом подтянул. А вторая потрепыхалась чуток и тоже затихла, но далеко, в затишке, с берега не достать. На лодке за ней пришлось плыть. Долго с последней-то из-за лодки провозился: пока за ключём сбегал, пока лодку к месту перегнал... Домой всё отнёс, на речку опять пришёл, гляжу - у моста нового, за поворотом Гусарским, пониже, - дед Тимофей махнул в сторону моста рукой, - что-то народу непривычно много собралось? Спрятал в кустах ружьишко, пошёл из любопытства поглядеть. А там охотовед местный, как его?..
- Хваток кличут.
- Ну да, Хваток и ещё с ним в подмоге кто-то. Меня с Хватком-то, чтоб всё нормально было, знающие люди познакомить хотели. Дескать, бери бутылку и съездим, посидим... Он же в соседней деревне живёт. Да не дошло как-то. Он там на машине был. А Митяй Ротан мост железный поперёк жердями сосновыми крыл, чтоб на тракторе в грязь по железу не скользить, ещё кто-то… Я гляжу - в машине у Хватка три ружья лежат, изъял на реке у этого… Дзюдоистом дразнят…
- У Шурика?
- Ну да, и ещё с ним у двоих. Довольный такой, охотовед-то, солнцем сияет. Говорит: "Охотились за одним, а поймали сразу аж трёх!" Счастье-то какое: браконьеров утиных словил! А я думаю: как меня-то от него бог уберёг!? Рядом же, считай, на реке бабахал! Утка есть, а добывать нельзя - время истекло! Пускай в Турцию летит… Растили и берегли, выходит, хоть и в России, но для чужих, не для себя. В стране нашей уж очень часто хорошее не для своих делается. За бензин вон российский и газ народный сколько шкур со своих же дерут!.. Не просим, что б как у покойного Каддафи в Ливии когда-то, считай бесплатно, но хоть сколь по-совести бы... Эх-х!.. Раньше-то на утку охотиться до отлёта всегда можно было. А теперь вот… украдкой только. Ну взял я для себе две - что за беда-то случилась? Так нет же… А на меня ещё и другой охотовед - Степанов из соседней области, насел - я уже говорил. За огородом моим из-за утиной охоты за нами как-то гонялся, ружьё отобрать хотел!
- На мотоцикле, что ли, когда по пойме тут ездил?
- Ну да. А мы с братом за огородом были: там болото рядом, ольхи… На утку под ними примостились, стрельнули раз и вот он к нам на звук залетел.
- Он и к нам тогда подъезжал. Мы втроём с тремя собаками здесь же по старицам охотились. Но к нам сильно не приставал: у одного документы проверил и всё. "Вижу - серьёзные вы охотники", - сказал тогда. Правда, мы не знали, что он из другой области и на чужую территорию с проверкой забрался. А то бы разогнали: ещё бы в Хабаровский край с тамбовским мандатом по собственной прихоти "порядок наводить" пристроился… Именуется это - превышение служебных полномочий. Они ж у него, полномочия, не по всему миру!
- А у нас ничего не было, в смысле - путёвок с братом не брали. За огородом же, дома, считай!.. Он - к нам... Проворный такой! Против стариков-то. Я тогда брату ружьё сунул, и брат через болото к огороду нашему бежать… А я, хромой, так и так не уйти - отход брата прикрывать стал. Степанов в болоте нагнал меня, а я от него палкой на тропе давай отмахиваться. Он орёт: "Стрелять буду!"
- Из пистолета?
- Нет, из ружья. Два раза в воздух так и жахнул! Брат остановился: что у дурака на уме - подстрелит ещё из-за ничего! А до ограды нашей всего-то метров двадцать и оставалось… Степанов обошёл меня, брата настиг и давай у него ружьё отнимать! Тут я подоспел: он подёргал-подёргал - не справится, нас-то двое, а он один, и от ружья отстал. Но протокол на брата всё ж составил за незаконную на утку охоту. Грозил меня потом обязательно заловить. Вот я осторожно тут теперь и хожу. Его, говорят, с работы снимали - блатные здесь в заказнике на копытных с прокурорскими на той стороне охотились, а он толи с ними был, толи против них… Против, наверное. Кто б его тронул, если б за одно с ними был?! Потом опять восстановили, понизили только. Я сам как-то под пальбу их случайно попал. Лесом домой с грибов по осени возвращался, а эти загон, оказывается, в соседнем с заказником воспроизводственном участке устроили. У них и номера-то расставлены неправильно были, не в линию, а под прямым углом: часть стрелков - вдоль опушки, что у реки, а другие - вдоль дороги, что от реки перпендикулярно в лес уходит. Получается прострел по своим поперёк прямого угла с номера на номер! Они стрельбу как открыли - картечь вокруг как заверещала… Я даже на землю за дерево залёг - прибьют же! Кому я потом ранами что против них докажу, если вообще под шрапнелью уцелею?!
Дед Тимофей переложил мешок с кроликом на другое плечо:
- Ты тут на старицах лебедей-то видал? - спрашивает.
- Не раз. Я их фотографировал даже - близко подпускают, доверчивые.
- А я в последнем мае за огород свой вышел к воде… В Ольховом Острове-то, в болоте, сети у меня на карася стояли - проверить собрался. А он белый-кипенный, огромный такой, по болоту как корабль гладь бороздит. Лебедь. Я загорелся так!.. Бегом за ружьём домой - мяса-то под боком своим сколько! Никогда не пробовал. Вернулся - сидит. Я к нему по берегу, по склону ползти… Дополз на уверенный выстрел, хвать - очки в траве потерял, пока полз. Давай ползти обратно. Очки нашёл - к нему пластаться опять. А он - на месте, дожидается меня будто, смертушки-то своей! Прицелился, а нажать не решаюсь… Шея длинная, гордая, он её вытянет, выгнет, красавец, неспешно, в воду голову окунёт изящно… Кормится спокойно. Посмотрю-посмотрю, потом отругаю себя, что не решаюсь, нюни распустил... Решусь, прицелюсь опять - и опять никак… Час целый, знаешь, мучился: туда-сюда, туда-сюда!.. Потом в открытую на берегу своём высоком встал, а он отплыл спокойно чуть подальше, к другой стороне, и не улетает, гад. Я плюнул, ружьё в траву спрятал, в лодку сел, сети проверять поплыл. Карасей вынимаю, а он надо мной из одного края на другой конец болота величественно так перелетел… Низко!..
Дед Тимофей взглянул на Кузьмича, и прочитался во взгляде немой вопрос: как к слабости его в качестве добытчика охотник Кузьмич относится?
Кузьмич с Тимофеем едва знакомы: ну встречались как-то в старицах на утиной заре за дедовым огородом, пару кроликов у него для обновлёния кровей Кузьмич года два назад купил, видел деда в лодке, проверяющим сети в Ольховом Острове, когда по утру на зарядке в лугах трусцой мимо пробегал. Что сказать ему? Прошло время поучать: то хорошо, это плохо - старик он, на излёте…
- Видел я того лебедя, Тимофей: с Алданом по берегу гуляли, а он на вашем болоте плавал. Алдан к краю камышей подскочил, посмотрит на красавца диковинного, потом на меня взглянет, дескать: ну что, какая команда будет? Я ему: "Налюбовался - пойдём, мешать не будем: горе у птицы - осиротела. Видишь - одинокой, горемычной судьбинушка его сделалась… Другие к гнездовьям улетели давно, а он всё надеется пару свою пропавшую дождаться. И жизнью без половинки исчезнувшей откровенно не дорожит". Не пугался нас совершенно, потому и добычей лёгкой и заманчивой для кого-то другая половинка лебединая сделалась. Они ещё и в полую воду по разливу за огородом моим плавали, шесть штук. Такие же доверчивые: на лодке мимо гребёшь - не шарахаются! В том же мае прошлом вдоль реки бегу, а на повороте у Манятки лебеди мне путь пересекают: летят низко-низко над лугом, к излучине, к реке плавно скользят… Подпрыгнешь - достанешь. Тоже - шесть штук белых лебедей. Шеи вытянули, строй - в струнку, крыльями машут как-то особенно, с достоинством: неторопливо, размеренно! И вот они, прямо предо мной!.. Я остановился даже, от восторга оторопел. А они над водой потом совсем низко опустились, едва крылами по глади не чиркают. За другой излучиной с глаз сошли. На берегу женщина-рыбачка с удочкой сидела…
- Саша, что ли, соседка моя?
- Нет, этой лет тридцать пять, а твоей за шестьдесят с гаком. Смена, выходит, ей бабья на реке подросла. Я спрашиваю: "Ну и как вам? Чуть не унесли гуси-лебеди?" Они от неё совсем близко строчку прекрасную в памяти моей навсегда прочертили. А она: "Красота-то какая!.." С Лёшкой, напарником, как-то по осени глубокой на реке поздно стоим: мрак, непогода жуткая - снег с дождём косо ветер северный с напором несёт, сыростью ледяной насквозь нижет, а мы с ним утку пролётную в ивняке на берегу поджидаем, сидим… Вода по нам льётся-струится! Снег на щеках захолодевших едва тает. И вдруг - незнакомый шум, ритмичный, мощный… Уж не гуси ли, хоть - не похоже, вроде. И вот тебе: пара лебедей из тьмы и мги на нас насунулась! Рядышком, ну метров пятнадцать. Мы с Лёшкой ружья опустили, а они без опаски, как летели, так и продолжили путь во тьму, стынь встречную и тугой мокрый снег… Исчезли. Что поражает: ведь видят, что на стволы со смертью летят - не могут не понимать, утки-то понимают, шарахаются сразу! Но толи доверяют тем, внизу, у кого смерть их на побегушках, толи - пренебрегают и ею, и стрелками. А, может, проверяют?! Дескать, люди вы в действительности или твари земные, гадкие самые, в обличье человечьем... Минут через двадцать - опять тот же свист крыльев слышим: обратно они же летят, но серединой реки теперь и чуть выше. И снова будто в никуда в ночи, сначала - обликом чистым, а потом и звуком мощным истаяли. Так до сих пор пятном светлым в промозглой темени и видятся! Разное о них говорят, будто никого они рядом с гнездовьем своим не терпят, потравы где-то там за морями от них большие… Но для меня они - гордые и доверчивые птицы, и неприкасаемые. Если хочешь - священные. И впечатались встречи эти яркими вспышками в дни и ночи обыденной деревенской жизни моей безысходно.
- Ну вот… - вздохнул облегчённо дед Тимофей, - и я тогда так же тоже и не смог… - он замолчал. Молчал и Кузьмич. - Но вы меня своим разговором с Андреем расшевелили, - вспомнил опять дед. - Думал уж и не охотиться с ружьишком больше - у меня ж катаракта на правом глазу. Наверно, за дела мои неправедные наказан, за грехи. А теперь думаю: надо на селезня по весне за огород, может - напоследок жизни, с ружьецом разок ещё попробовать посидеть выйти. Душу отвести. С малолетства ведь охотился… Тянет неодолимо!.. Ладно, пошёл я, Кузьмич.
Тимофей сунул односельчанину на прощанье грубую свою ладонь, вышел за калитку, обернулся:
- Должник я… - и захрустел снегом, захромал прочь с мешком и кроликом за плечами по чистому февральскому промороженному полотну.
А Кузьмичу подумалось: не должник, а, как и прочий пенсионный простой российский люд - нетребовательный и пожизненный, из последнего - кредитор родной и любимой державы.

 
© Интернет-журнал «Охотничья избушка» 2005-2015. Использование материалов возможно только с ссылкой на источник Мнение редакции может не совпадать с мнением авторов.