Не от расстояния от точки А до точки Б в километрах (в тайге прямые пути – далеко не самые быстрые), а от рельефа, наличия или отсутствия снега, типа используемого снегохода, возможных путей подъезда. Есть места, где расстояние от избы до ближайшей лесовозной дороги редко превышает 20 км (таково, к слову сказать, всё Приморье), – и здесь охотники имеют возможность бывать дома столько раз, сколько сами захотят. А есть территории, где промысловиков вместе со снегоходами, минимумом горючего, продуктами и нехитрым скарбом разбрасывают вертолётами в паре сотен километров от ближайшего населённого пункта. И эта пара сотен кэмэ включает в себя буреломы и не до конца замёрзшие реки, холмы, сопки, а иногда и полноценные горные хребты высотой в пару километров, россыпи скал и не до конца схваченные морозом топи, над которыми стоит сизый морозный туман…
И даже если ты считаешь, что эту пару сотен кэмэ можешь проскочить за пару дней на сверкающем современном Skandic’е, то всё равно прикидываешь: а нужно ли это делать? А если нету не только Skandic’а, но даже «Бурана», и в качестве транспортного средства остаются одни лыжи? А душа хочет праздника. Ещё как!
Помню Новый год на нашей избушке у реки Дигдикан на левобережье Чёломджи. Изба наша была большая, мы там обитали вдвоём с коллегой Харичевым. Были мы не то чтобы промысловики, но научные сотрудники, и шеф забросил нас в тайгу сторожить избу от разграбления. Но сторожить избу в целом не самое весёлое занятие для привыкшего к лесу мужика, и я начал на террасе полавливать соболя, тем более что водился он там и в тот год в изобилии. Снегохода у нас не было, и я работал на участке на лыжах, что автоматически ограничивало меня радиусом в двадцать километров вокруг обиталища. Где-то в начале декабря я застрелил лося, ну, у нас и началась обычная жизнь мужиков, три раза в день объедающихся мясом.
Мы исподволь начали готовиться к празднику. Возможностей у нас для этого было не очень много, но, тем не менее, имелись.
На Чёломдже ниже устья притока, Хурэна, всегда стояла незамерзающая полынья длиной с километр: на ней зимой можно было реально ловить хариуса на летнюю удочку! Не знаю, что делал там в декабре «харитон», который должен был, по всем биологическим особенностям, стоять тихо по ямам и, медленно шевеля плавниками, ждать наступления ледохода – но он там был. На свет посмотреть выходил, наверное. Ну вот мы его и ловили, и морозили тут же в снегу. И берегли. На Новый год и на строганину.
Кое-какие мелкие запасы на праздник у нас были припасены из города. Бутылка шампанского, банка красной смородины, растёртой с сахаром, килограмма два конфет «Кара-Кум».
Ёлки у нас не было. Кто-нибудь может решить, что ёлок у нас была целая тайга, но это не так. Тайга в тех местах – сугубо лиственничная. Поэтому мы за пару дней до Нового года выкопали из-под снега пару лап кедрового стланика, поставили их в трёхлитровую консервную банку и водрузили на стол. В избе запахло хвоей и, может быть, чуть-чуть праздником. Кстати, шёл 1983 год, и мы, дети Советского Союза, понятия не имели, что весь мир празднует Рождество 25 декабря. На лапы стланика мы повесили конфеты «Кара-Кум».
Ещё на путиках я стрелял рябчиков. Рябчик, вообще-то, одна из лучших приманок для капканной ловли соболя, но где-то за две недели до праздника я прикинул, что соболю – ему ж всё равно умирать – отлично сойдут шкурка с шеей, крыльями и хвостом, поэтому обдирал их сразу после выстрела пальцами, тушки складывал отдельно, а то, что оставалось, уже оставлял в виде приманки. Получалось ещё и лучше: перья и мелкие куски шкуры ветром относило по сторонам, зверь легче находил приманку. Ну а у нас, на лабазе, аккумулировались три десятка ободранных рябчиков.
Я не помню, чтобы день 31 декабря для нас начинался как-то уж особенно. Да, поутру, перед растопкой печи, мы помянули, что да, сегодня Новый год, но этим и ограничились. Володя пошёл проверять ловушки на грызунов, расставленные «для науки», а я – проверять путик с капканами «до сэбэ».
Есть нечто, что в тайге с лихвой заменяет торты, буше, эклеры, мороженое и вообще лакомства любой степени городской изысканности. Это свежеиспечённый хлеб и родственные ему продукты.
Хлебопечь из двухсотлитровой бочки, горизонтально вкопанной в берег ручья, у нас была. Но зимой эта конструкция не работала, а печь хлеб на примусе мы, тогда ещё совсем зелёные щеглы, не научились. Поэтому, ничтоже сумняшеся, поставили полведра кислого теста и напекли ландорики – бесформенные оладьи размером приблизительно в ладонь. Составили их в миску и приготовились поглощать со сгущёнкой за праздничным столом.
А вечером 31 декабря со стороны террасы раздался «буранный» вой. В смеркающемся лесу по буеракам заплясала-запрыгала жёлтая звезда – но не та, которая вела куда-то трёх каких-то колдунов, нет, эта звезда приближалась к нам сама! И приблизилась, материализовавшись в оранжевый снегоход «Буран» и мохнатого, заиндевевшего, в огромной собачьей шапке нашего соседа сверху – Юрика Богданова.
– Привет, наука! – радостно заорал Юрик. – С наступающим!
Юра привёз пару здоровенных жирных чиров, мешок которых ему, в свою очередь, передали с Колымы перед заброской на участок, бутылку заначенного на случай праздника шампанского. Но главное – он из-за пазухи достал пакет только что испечённых оладий, которые он на верёвке повесил под полушубком (как рукавички), и пару банок сгущёнки!
– Сижу я там один, понимаешь. Напёк ландорики, что, думаю, делать? Думаю, наука сидит в тридцати кэмэ. Изба у них здоровая, светлая, дай, думаю, встречу праздник с хорошими людьми. Ну и чтоб не один. Напёк ландорики – и сюда!
Ландорики пахли подсолнечным маслом, свежим тестом и здоровым Юркиным потом. Мы засуетились, врубили спидолу, Вовка полез за ракетницей с боеприпасами на лабаз, мы с Юриком принялись жарить рябчиков, ощущая себя наполовину, но буржуями…
И тут дверь снова распахнулась, и в облаке морозного пара перед нами предстал сосед снизу – Еремеич с устья Хеты. Выкатил на порог зелёный армейский термос – и на нас пахнуло знакомым запахом жареного постного масла и кислого теста!
Еремеич забубнил:
– Чо, сижу я там один. Напёк ландорики, что, думаю, делать? Думаю, наука сидит в тридцати кэмэ. Изба у них здоровая, светлая, дай, думаю, встречу праздник с хорошими людьми. Ну и чтоб не один. Напёк ландорики – и сюда!
И из широких карманов полушубка вытащил три банки сгущёнки!
Мы все втроём так и грохнули…
Это был замечательный Новый год. Нас поздравило с ним Советское правительство и лично Генеральный секретарь Юрий Владимирович Андропов (и мы выпили за товарища Генерального секретаря, и грянули «ура» так, что как только изба устояла?). А с последним ударом курантов выскочили на улицу, запустили в тёмную ночь все имеющиеся у нас сигнальные ракеты, дали пять или шесть залпов из ружей и вернулись за пиршественный стол, где нас ожидали чировая и хариусовая строганина, жареные рябчики, лосиные котлеты, красная смородина, три горы ландориков, обильно смазанных сгущённым молоком, ёлочные украшения «Кара-Кум» и традиционный спирт, запиваемый шампанским.
На следующее утро наши товарищи сердечно попрощались, оседлали снегоходы и разъехались по участкам. Я отправился вместе с Юрой: мой дальний путик начинался с его краёв, и такой подъезд экономил мне часа четыре лыжного хода. Дни-то стояли короткие.
Про новогодние каникулы мы, взрослые рабочие люди, тогда тоже не догадывались.

Михаил Кречмар