Рассказы Прокопия.

   А не пойти ли нам завтра к аэродрому и половить хариусов,- предложил нам вечером Прокопий. К какому аэродрому? - переспросил я. Вниз по Кадрину с километр отсюда,-сказал егерь. Это одно место, где вертолеты могут сесть. Лесники-пожарники на карте его пометили. Больше по реке нигде даже вертолет сесть не может. Впоследствии оказалось, что аэродром-это всего лишь маленькая, относительно ровная зеленая лужайка недалеко от берега реки. Нам приелась оленина, и мы с радостью готовы были поменять её на рыбный стол.
Был вечер, после ужина отдыхали у костра и Прокопию захотелось поговорить. Один раз, начал он, я убил слепую белку. Подхожу к дереву, а вокруг все истолкано беличьими следами. Вижу белка по полу бегает, а потом быстро на ель взобралась и уселась на сук. Тут же к ней кедровка подлетела и нахально в упор ей в морду заглядывает. Положил я их обоих одним выстрелом, поднял, а у белки бельма на оба глаза, и худа она была очень.
Один ининский мужичок собрался козловать на солонце. Было холодно и шел дождь. Рядом с солонцом нашёл он большую гнилую березу, разрезал кору, выбил трухлявую сердцевину и сам забрался в березовую трубу. Стало в ней тепло и сухо. Мужичок ждал. Ждал козлов, не дождался и уснул. Через какое-то время подошел козел (гуран) и его одушило (запах человека нанесло). Гуран, как это всегда делают дикие козлы, что было сил, рявкнул возле стариковского дупла: бя-бя-бяа! Мужичок со сна выскочил из дупла без памяти и то же заорал: бя-бя-бяа! И еле живой прибежал домой.
С тех пор стоит какому-либо деревенскому шутнику потихоньку подойти сзади и рявкнуть по козлиному, как этот мужичок немедленно диким голосом кричит: бя-бя-бяа! и убегает домой. От себя добавлю, что если кто не слышал как кричит самец косули, по сибирски-гуран, козёл, тот не может поверить, что такие громкие, грубые и резкие звуки издает относительно небольшой, изящный и безобидный зверь.
Ещё в Ине я заметил, что Прокопий со своим напарником егерем Акуловым большой дружбы не водит. И в этот вечер он постарался кое-что рассказать об их службе-дружбе, о своем друге-недруге.
Что где плохо лежит, у него печенка болит-вот так, отрекомендовал своего приятеля Прокопий.
Как-то уговорил Акулов Прокопия соболевать вместе. Одному тоска и работы много. Когда зашли в тайгу, он то стал ловить соболей отдельно от Прокопия и имел большой опыт в этом деле, захватил лучший участок. Молодой я был и капканы то путем ставить не умел и в приманках не разбирался. А Акулов то ловит и ловит, и ничего мне не говорит и не показывает. Сглазу боюсь,-говорит, вдруг у тебя глаз вредный. Полтора месяца поймать не могу и лишь под самый конец понял, что к чему и разгрыз соболиную науку. Поймал семь зверьков, а Акулов-сорок. Богаче Акулов с этого не стал. Все равно всех пропил до единого.
В другой раз поехали Прокопий и Акулов бить маралов. По нашим понятиям-браконьерствовать, а по здешним, ининским или онгудайским-просто за мясом. Там, по-моему, до сих пор мужики в тайгу просто за мясом ездят. Так вот, убил Прокопий двух маралов завялил мясо и начал делить. Разложил на две кучки вроде ровные, а Акулов туча тучей, ходит, ворчит, закурил. Уж я это его знаю,-говорит Прокопий, и снова переложил мясо на три кучки. Акулов заулыбался. Ведь для чего же он в тайгу жену повез. Ей тоже доля положена. И неважно что она ничего не делала. Выпросил Прокопий у Акулова ружьё и три патрона, пошёл на солонцы и ещё двух оленей убил. Акулов доволен, мяса ещё больше и две доли его. Сам то он стрелок никакой, подслеповатый, глаза тройным одеколоном испортил.
Следующий рассказ был о том, как Акулов хотел досрочно пенсию получить. Решился Акулов на такую проделку. А Прокопий как раз был в той же больнице. Идет Акулов к врачу, а Прокопий его не узнает: сгорбатился, ногу волочит, левая рука трясется, косяк двери как слепой щупает. Вышел Акулов от врачей и рассказывает. Вроде всему доктора поверили, но вышла маленькая закавыка. Начал жаловаться на руку, что вот гнутая она (а она действительно покривлена от рождения) и что делать ей ничего не может. Рука то у него здоровей здорового, и делал он ей всё,-добавляет Прокопий. Тогда молодой врач один, хирург, говорит ему: Ну что ж, руку лечить будем. Положим её сначала под пресс, сломаем и между досок положим и зажмём в тиски, чтобы ровная получилась. "Тут-то меня в жар бросило, а потом холодным потом окатило. Как здоровую руку ломать, а потом в тиски?"-рассказывал Акулов. Схватил свою рубашку и не одевшись выскочил в коридор. На том комиссия его инвалидность кончила.
Утром мы втроём сходили на рыбалку и ничего не поймали. Остальные два дня потратили на осмотр солонцов и фотоохоту. Для себя пронумеровал их все от большого в виде гигантской проплешины до малого-у "аэродрома". С перерывами солонцы тянутся от ручья Огонёк (Таганек, Ойгонек, Каганек), зовут, как попало и всякий на свой лад, до впадения речки Тузак в Кадрин. Все они в ямках, пещерах, связаны узкими и широкими тропами, которые вдоль и наискось пересекают склоны правого берега Кадрина. Мы карабкались к этим солонцам, скрадывали, устраивали засидки, изводили метры пленки на зверей и алтайские пейзажи. Мимо некоторых просто так было пройти невозможно. Пробираясь от солонца к солонцу наткнулся на неглубокое ущелье, дно которого покрыто щебнистой россыпью. На дне расщелины журчал ручеёк и вскоре терялся в камнях, не достигнув реки. Огромный серый камень, целая скала с изломами и трещинами, возле него изогнутый без вершины, но живой кедр с ветвями протянутыми в сторону ущелья, рядом нежно-зеленая молодая лиственница, а ниже живая лента Кадрина в елово-кедровой шубе.
Каждый день мы наблюдали не менее десятка маралов, косуль и медведей. Косолапые лентяи иногда забавляли нас своим поведением. Сытно, тепло и скучно. Медведь среди невысокой травы сидит на лужайке, обхватив голову левой лапой, и качается из стороны в сторону, потом правую на башку положит, и опять маятник изображает. Надоест, давай через голову кувыркаться, а потом ляжет и потягивается. Часами так время ведет.
Скрадываю косулю на малом солонце, она кормится у самого края. Шуршит трава, потрескивают сучки под моими кедами, обеспокоенный зверь выходит на середину. На пепельно-сером фоне стоит буро-красная косуля. Снимаю телевиком кадр за кадром. Обеспокоенная коза уходит в кусты караганы.
Утром и вечером, а то и днем лопоухие самки маралов одиночками, парами или тройками, с телятами и без них шастают по солонцам ни на кого не обращая внимания. Нюхают серые слоистые камешки, скребут копытом, лижут, а иногда поднимут голову и долго смотрят в одну точку, и опять продолжают не торопясь бродить от ямки к ямки.
Пантачи осторожнее и на открытых местах появляются редко, берегут свои драгоценные рога.
Пришло время уходить от гостеприимной стоянки. Меня манили черные солонцы на речке Тузак.

М.Д.Перовский