Охотник — главный охранник природы

С зампредседателя Комитета Совета Федерации по аграрно-продовольственной политике и природопользованию Владимиром Лебедевым беседовал Александр Лисицин.

   — Кто Вы по образованию?
    — Радиоинженер. Но поездить по стране довелось: Дальний Восток, Якутия, Кавказ.
    — Почему Вы, сенатор, представляющий в Совете Федерации Нижегородскую область, сейчас занимаетесь охотой?
    — На такой вопрос я обычно отвечаю, что, решая вопросы охоты, делаю лучше и себе, как охотпользователю, и другим. Все, что происходит в целом в охотничьем хозяйстве, я чувствую на себе. У меня есть понимание того, чтo надо сделать, чтобы было хорошо в моем хозяйстве.
    Если оно совпадает с мыслями других охотпользователей, значит, это уже наше общее дело. У меня есть уникальная возможность помочь себе и всей стране. Когда смотришь на то, как обстоят дела с охотой у наших соседей с точки зрения экономики, то понимаешь, что охоту мы серьезно недооцениваем.
    В федеральных ведомствах, в том числе в правительстве Российской Федерации, очень много людей, кто любит охотиться. Но у меня создается впечатление, что есть недопонимание роли охоты, охотничьего хозяйства и любительского рыболовства в жизни нашего общества. А ведь в этих сферах задействованы более 30 млн россиян.  
    — У Вас есть свое охотничье хозяйство?
    — Да. И хозяйство большое, около 100 тысяч гектаров. В нем работает около 30 человек. Это значит, 30 семей селян живут за счет того, что их отцы или матери работают в нашем хозяйстве. У нас почти 1000 га пашни, трактора, комбайн. Мы пашем, сеем, косим, убираем по 500–700 тонн зерна — все идет на кормежку зверя, никакого корма на стороне мы не закупаем (покупаем только семенной материал).
    Охотничье хозяйство — это маленький колхоз, образующее предприятие для села, и наш колхоз почти самоокупаемый. В вольерах мы разводим сибирскую косулю, пятнистых оленей, лань. Думаю в следующем году завезти марала.
    Третий год у нас живут белохвостые олени, расселили их в разных биотопах, наблюдаем за ними, копим материал для анализа. Интересный вид. Во-первых, у него высокая рождаемость. Уже на второй год все самки принесли по два детеныша.
    Надеюсь, в будущем появятся приплоды по три олененка: в охотничьей литературе отмечается, что коэффициент рождаемости у «белохвостика» 2,2. Во-вторых, интересная система поведения.
     Белохвостый олень — вид не стадный, живет, как косуля, маленькими семьями. И главное — он не пищевой конкурент нашим аборигенным видам копытных.
    — А как у них с болезнями?
    — Когда мы закупали оленя в Канаде, чтобы не завезти к нам болезни, которыми он болеет в Северной Америке, брали его в абсолютно чистых районах страны, где не было ни энцефалопатии, ни туберкулеза, ни каких-либо других заболеваний.
    По прошествии пяти лет мы планируем с помощью ученых проанализировать все плюсы и минусы нашего опыта по разведению оленя.
    — И что, никаких трудностей не было и нет?
    — Есть одна беда — рысь. На косулю и оленя она стала собираться десятками. Из-за нее пришлось переоборудовать все вольеры. «Оторвали» их от деревьев, соорудили карнизы. Рысь стала делать подкопы.
    Сделали примыкание сетки к ограде по земле. А вот с медведем справиться труднее. Он рвется в вольеры, идет на кормушки за зерном, а давит оленей реже. Других серьезных технических проблем не было. Были проблемы законодательные, но в прошлом году мы их разрешили.
    — В какой форме существует хозяйство?
    — У нас охотничий клуб, 25 членов. Они платят ежегодный взнос и получают услугу в виде охоты. В члены мы Кроме этого, проводим коммерческие охоты. Я, например, сам хожу в загон. Для меня вообще не проблема что-то притащить, разжечь костер, приготовить печенку или мясо
    — Какой срез общества представляют члены клуба?
    — Друзья, партнеры, дети. Совсем не бомонд.
    — Экономика хозяйства?
    — Пока в минусе. Ежегодные затраты на хозяйство составляют около 7–8 млн рублей. Членские взносы — около 2,5 млн рублей. Остальное зарабатываем. Очень помогают охоты в вольерах. Вольеры у нас большие, целый день с собаками охотиться можно и сетки не увидеть. Многие приезжают специально на такие охоты.
    — С местными охотниками какие отношения?
    — Для местных жителей охота на общедоступные виды проходит на льготных условиях, квотируемые виды — только для членов клуба либо на коммерческой основе.
    Но у нас есть члены клуба — местные жители. Кроме того, все местные работники хозяйства ездят с нами на охоту и, пользуясь всеми благами членов клуба, ничего не платят.
    — Как Вы относитесь к присутствию начальства на охоте?
    — Их присутствие, даже если с ними комфортно в лесу, вносит определенное напряжение. Ведь по их мнению, если приехал, значит, охота должна быть обязательно успешной, а это не всегда так.
    Охота — это поиск, преследование и добыча зверя, причем последнее совсем не гарантировано. У нас все в работе. Одни в тот квартал поехали проверять, другие — в этот. Собрались, обсудили, решили, куда ехать, и поехали расставляться. Больше двух загонов в день редко когда делаем, но обычно после первого загона уже есть чем заняться.
    — Вас пожары 2010 года зацепили? Нижегородская область тем летом сильно горела.
    — Да, мы капитально пострадали от пожаров. В десятом году сгорело все, что выросло после пожаров 70-х годов. Прошло 7 лет, и на горельниках уже большой подрост сосны, который создал для лося хорошую кормовую базу. Причем очень много мест с поваленным сухостоем, где лося не берет ни волк, ни человек. В таких загонах бывает до 15 лосей, но выгонять их одно мучение
    — Хозяйство создавали с нуля?
    — Когда-то на территории нашего хозяйства было опытно-показательное охотничье хозяйство РОРСа, около 40 тысяч га. В 90-е там практически все рухнуло. Областная администрация отсудила у них охотничье хозяйство в свою пользу.
    Тогда ни кабана, ни лося практически уже не было, так как там увлекались заготовкой мяса. Когда хозяйство перешло к нам, мы пять лет не охотились на лося вообще, а последующие пять брали одного лося в год, хотя лицензии у охотуправления выкупали все.
    — Отдаленность хозяйства помогает вам?
    — Конечно. После пожаров 70-х годов люди покинули поселки, которые находились на территории хозяйства: лес сгорел, работы не было. Больших транзитных дорог у нас нет, браконьерство развито слабо.
    — А местное браконьерство?
    — Бывает, но редко. И мы про них практически все знаем, населения не так много.
     — Свое хозяйство привязывает, как якорь. Вы охотитесь только у себя в хозяйстве?
    — Да. Мне даже к друзьям выехать некогда. И меня не столько хозяйство привязывает, сколько клуб. Я сам «возложил» на себя обязанности организатора охот. А это ответственность. Я уже говорил, что сам люблю участвовать во всем: объезжать, тропить, ходить в загоны, таскать, готовить.
    Держу собак зверовых. Влюбился в лаек восточных. Одна попалась удивительная и по поведению, и по послушанию. Кобель с голосом гонит зверя. Под него охотнику идеально подстраиваться. А так у меня были западники, я с ними много охотился. Кроме них, держу спрингеров и гончих.
    — Вы охотник с какого возраста?
    — Папа подарил мне ружье, когда я учился в восьмом классе, — ИЖ-58. Второе мое ружье — ИЖ-54, правда, с муфтованными стволами. Но доброе ружье, до сих пор служит. Я его младшему сыну подарил.
    — Сын охотник?
    — Младший подает надежды. В этом году добыл своего первого медведя. Очень любит рыбачить, любит лес, лабазы, вышки. А старший не горит охотой, он дитя асфальта, хотя на него почему-то всегда зверь идет. Своего медведя он добыл давным-давно.
    — Ваша любимая охота?
    — Весной, секрета нет, самая красивая охота: глухариный ток и вальдшнепиная тяга. Правда, в последнее время я охочусь на глухаря примерно так: приеду, подойду, послушаю и уйду. А наилюбимейшие охоты — это на зайца с гончими и на дупеля. Держу спаниелей. Но за ними становится все тяжелее бегать. Сейчас очень хочу взять себе эпаньоль бретона.
    — Я посмотрел документы совещания, организованного Комитетом Совета Федерации по аграрно-продовольственной политике и природопользованию, где упомянуто, что у нас полностью отсутствует учет и мониторинг пернатой дичи. Вспоминаю попытки охотничьего сообщества воевать с департаментом охоты по поводу присоединения к конвенции АЕWА и не могу понять, зачем мы пытаемся влезать в конвенцию, которая может на нас наложить серьезные ограничения, и при этом полностью отвергаем сотрудничество и кооперацию с Казахстаном, Азербайджаном, государствами Средней Азии?
    — Тема международная вообще профукана. Нашего гуся эксплуатируют все, долбят кому не лень до марта, увеличивают квоты, сроки охоты, объявляют вредителем, а мы смотрим и ничего не можем сделать. Мы даже с иностранцами общаться не можем, так как нет общей площадки для разговора.
   Вот случайно услышали, что в Турции уток сетями отлавливают на собачий корм. А мы и не знали, только видели, что что-то не то с поголовьем происходит. Я очень люблю вальдшнепиную охоту на тяге.
    Мне задают вопрос, готов ли я пожертвовать вальдшнепиной охотой ради того, чтобы иметь право выдвинуть европейцам какие-то претензии по поводу того, сколько они добывают вальдшнепа зимой. Здесь уже политика.
    Если бы я понял, что европейцы готовы пойти на серьезные уступки и ограничить охоту на вальдшнепа у себя, я бы согласился с ограничениями весенней охоты на тяге у нас. Для нас ничего страшного не произошло бы.
    Весной на тяге 80 % охотников стреляют все, что пролетает мимо, а это и самки, и самцы. Разве это дело? Если бы мы по всем мигрирующим птицам могли договориться таким образом с Европой, если бы мы увидели, что нас слышат и что их охота пагубно влияет на численность того или иного вида, то я проголосовал бы за присоединение к АЕWА.
    У нас появились бы шансы объединяться с нашими коллегами и единомышленниками из других стран и совместно находить решения по важным темам. А если есть какие-то виды, которые зимуют у наших соседей — в Казахстане, Киргизии, Иране, то одно другому не мешает.
    Надо уметь работать со всеми. Но это мое личное мнение. Прежде чем принимать решения, нужно разобраться в вопросе очень глубоко, с участием науки и экспертного сообщества
    — Как идет выполнение указов президента, в частности об обеспечении трех инспекторов на муниципальный район?
    — Первая подвижка уже была. Когда все госпрограммы урезали на 10 %, мы умудрились поднять государственное финансирование отрасли в два раза, до 1 млрд 200 млн рублей. Но чтобы полностью закрыть поручения президента, нам чуть-чуть не хватило времени.
    Работая в министерстве, я отвечал и за охоту, и за лес. И хотя лес отнимал 90 % времени, к охоте мы относились с должным вниманием.
Сейчас, по моему мнению, вопросам охоты министерство уделяет меньше времени, но департамент сделал одну очень важную вещь: утвердил нормативы финансирования отрасли. И теперь есть возможность добиться финансирования по нормативам.
    — А как Вы относитесь к резолюции В.В. Путина о необходимости воссоздать единый орган государственного управления охотой?
    — Сегодня все делают субъекты: занимаются охраной, распределяют квоты и пр. Федеральный центр занимается законодательной базой и согласовывает лимиты добычи квотируемых видов. Думаю, должно быть некое перераспределение полномочий.
    Сегодня абсолютно недостаточно того, что делает Росприроднадзор. Помню времена, когда в Россельхознадзоре была единая служба (охот- и рыбнадзор), и работала она эффективнее, чем порознь. Чехарда еще вот в чем.
    По охоте мы передали полномочия субъектам, а по рыбе нет. Как тут говорить о перекрестных полномочиях инспекторов по охоте и рыбе? А ведь мы этот вопрос серьезно продвигаем.
    Считаю, что часть полномочий по охоте надо возвращать от регионов в центр. Государственные инспектора должны быть в единой федеральной службе. Но и у субъектов должны быть свои полномочия по охране животного мира, а субъектовые инспектора должны обладать полномочием по составлению протоколов.
    И если вернуться к поручению президента о трех инспекторах на район, то это точно должны быть федералы с расширенными перекрестными полномочиями. Иначе беда. И вот вам пример. Нижегородская область, незаконная охота на лося месяц назад.
    Организаторы — руководители субъектового охотнадзора из разных районов. И такое происходит сплошь и рядом. Считаю, что рыбнадзор и охотнадзор могут быть в единой службе, либо они должны обладать перекрестными полномочиями. Это было бы правильно.  
    — Если говорить о необходимости перераспределения полномочий между субъектами и центром, то примером может служить проблема мигрирующих видов. Субъекты не в состоянии заниматься этим вопросом сами при нынешнем положении вещей...
    — Да, картина ужасная. Считаю, что только федеральный центр может принять решение по квотированию и лимитированию между субъектами Российской Федерации. Это касается и перелетных птиц, и мигрирующих видов животных.
    — Перейдем к браконьерству. Повышение ответственности за незаконную добычу охотничьих ресурсов вплоть до уголовной и увеличение штрафов до сотен тысяч рублей — это очень круто. Но сегодня в деревнях нет работы. Вы что, будете воевать с народом? Не приведет ли это к тому, что протестное браконьерство станет еще горше?
    — Я рассуждаю так: у меня есть право на охоту, такое право есть у всех, однако не у всех есть возможность. Если же у меня нет возможности, то закон нарушать нельзя. Местечковая философия «Я здесь живу, я привык это делать и дальше буду делать так же» пагубна и ни к чему хорошему не приведет.
    А работа, по-моему, в деревне всегда найдется. Я чаще сталкиваюсь не с отсутствием работы, а с отсутствием желания трудиться.
    — В департаменте охоты работает двадцать с небольшим человек. Росприродназор нам не помощник. Как Вы собираетесь все это делать?
    — Во-первых, мы создали секцию при Комитете Совета Федерации. Хотим больше общаться с региональными охотпользователями, приглашаем их поработать с нами. У нас добрые отношениями с МПР; хотим скоординировать действия с профильным комитетом Госдумы.
    Есть понимание и договоренность собраться, обозначить приоритетные вопросы и по ним работать. Хотим, чтобы правительство, Госдума, Совет Федерации и экспертное сообщество работали вместе. А это уже серьезная сила.
    Надо сделать так, чтобы не возникало инициатив, которые уведут нас в сторону. Если есть план и сроки исполнения, то план выполняется. У нас уже лежат проекты трех законов. Если мы реализуем их за полтора года, то можно будет сказать, что наш план удался.
    — А что с социальной защитой госохотинспекторов?
    — По госслужащим все понятно, у них должны быть меры соцзащиты не хуже, чем у работников полиции. Есть поручение, по нему можно двигаться.
    — А по производственным инспекторам?
    — Пока это дело сугубо охотпользователей. К сожалению, это их проблемы.  
    — У вас есть свои производственные охотничьи инспектора. Предположим, кто-то из них попадает под пулю браконьера...
    — В этом случае мы будем строить отношения с ним или с его семьей, исходя из законов морали и долга. К сожалению, пока так.
    — Вы оптимистично настроены по отношению к будущему охотничьего хозяйства в стране?
    — Да. Я помню, с чего начинал 30 лет назад и к чему пришел сегодня, вижу прогресс и движение вперед. Примеры? Еще три года назад мы и мечтать не могли, что в лесу разрешат строить вольеры. А сегодня — пожалуйста! Наделили полномочиями штатных работников охотничьего хозяйства, решаются вопросы с пролонгацией.
    — Какой Вам видится долгосрочная перспектива экономической составляющей охоты и того, что вокруг нее?
    — Если правильно считать, то до 2 % ВВП страны. Если мы подтянемся по первоочередным вопросам, это будет ничем не хуже того, что получает от отрасли Канада или Африка. У нас тоже кое-что есть, особенно с учетом климатического территориального разнообразия. И возможностей у нас больше, чем у всех. С нами никто не сравнится.
    — 2 % ВВП — это мечта или же какие-то задумки?
    — Работы непочатый край. Своим рынком потребления мы можем экономику двигать вперед. Так что будем биться и двигаться к цели.
    — Охотпользователи у нас сами по себе...
    — Да, есть структурированный Росохотрыболовсоюз, а все остальные сами по себе — любительский уровень! Чтобы двигаться вперед, нужна «организация нового типа» — мощная, с бюджетом, для решения вопросов во благо всех семи тысяч охотопользователей России, для разработки законов, пропаганды охоты, борьбы с зеленым экстремизмом и так далее.
    — Ваше отношение к угодьям общего пользования? Куда пойти на охоту человеку с зеленым билетом?
    — К угодьям общего пользования я отношусь плохо. Либо это пустыня, либо кормушка для субъектового органа. Чем больше мы будем развиваться, тем выше будет доступность охоты у частника.
    Должны начать работать экономические показатели, чтобы зарабатывать не высокой ценой, а оборотом. При большой плотности зверя и большой пропускной способности мне выгоднее предлагать много дешевых охот, чем несколько дорогих.
    — Как Вы относитесь к идее введения охотничьей пошлины?
    — Есть у меня непопулярная идея, чем пополнять бюджет. Есть такое понятие, как право на охоту. Оно должно быть общедоступным. Купить в магазине или на АЗС жетон, марку, талон, дающий право на охоту в данном регионе на общедоступные и лицензионные виды дичи.
    Право может стоить 100–200 рублей на сезон. Когда охотники покупают жетоны, марки, талоны (назовите как угодно), их деньги остаются у субъекта, это его постоянный доход. Тем самым мы можем мотивировать субъекты Российской Федерации развивать охотничье дело.
    Вопрос дискуссионный. Думаю,  у нас еще будет возможность обсудить эти идеи в экспертном сообществе.  
    — В последнее время распространились нападки на охотничью деятельность со стороны зоозащитников. Ваше отношение к их доводам?
    — Как бы широко не распространились идеи зеленых, мы должны понимать, что охотничье хозяйство и охотники на сегодняшний день — единственный и самый действенный механизм по охране природы.
Охота и рыбалка

Беседовал Александр Лисицин