|
|
|
|
Славные охоты на пушнину
Перевалив за водораздел, мы стали спускаться к Рыбным Озерам. Замелькали под ногами белые километры, каруселью закружилась разноцветная тайга: заснеженными ягельниками по кедрачам, хлюпающими, хрустящими тонким ледком болотами по низинам, перекинутыми через ручьи скользкими лесинами.
Зимник обрывался дремучим ельником, уткнувшимся острыми верхушками в небо, расходился еле уловимыми тропинками в стороны.
Вышли к воде и вдоль берега, свободной кромкой, заспешили к брошенному лагерю.
Закричали черные птицы, обозначая стоянку.
Вот и знакомая поляна с одиноко стоящей, оставленной нами палаткой. Снег во всех направлениях прошит стежками звериных следов. Четкие, наглые следы горностая (даже в палатку слазил), шнырливые, иногда исчезающие под снегом — ласки, прямая цепочка лисьих. Мыши натоптали грязные бороздки.
Как бриллианты, мягкие, со сглаженными краями, смазанные следы крупного соболюшки. Птичьи следы морозными узорами разрисовали всю площадку. Конек крыши палатки был в желто-белых пятнах.
В снегу нарыты небольшие, с грязными краями ямки с красными кровяными точками. Все искали, чем бы поживиться. Следов медведей и росомах не наблюдалось — значит, все в сохранности.
В небе кружили три ворона, пара клекала в деревьях. Резко и противно, по-базарному орали розово-черные сойки (охотники еще называют их тещами).
Лодки стояли на своих местах, вмерзли в закраины. Моторы были покрыты гроздьями иголок желтого промасленного инея. Темная вода, остывая, парила.
Следующий день был отведен под сборы. Надо было подготовить лодки, проверить моторы, свернуть лагерь, подлататься. Меня от повинности освободили: беги, мол, охоться, без тебя справимся! Бросил в рюкзак тушенку, сгущенку, топор, закинул на плечо винтовку.
Шурика, нашей экспедиционной собаки, уже и след простыл. Ветра не было, в тайге светло, спокойно. Небо прихмурилось. Воздух повлажнел. Лафа!
Потянул следы вдоль ручья, сильно петляющего по низинке, говорливого в камнях, в пенных кружевных закраинах, обрезал петли, всмотрелся в следы, вслушался в тайгу. Собаки не видел, но ее следы то и дело пересекали пойму. Она работала белку…
Зверек сидел на кедрушке, вертелся, нервничал, негромко цокал. Шурик на деревце не лез, не пугал, стоял невдалеке, задрав голову, подлаивал — работал в зрячку. Классика! Поднял бинокль. Белка была почти на выходе.
Серенькая, на ушках уже длинные волоски антенками, пушистый хвостик. Суетилась. Шурик оглядывался на меня, спрашивал: «Чего тянешь? Пали!» Шуметь не хотелось. Пусть бегает!
— Пошли, собачка! Это не наша добыча.
Шурик спорить не стал, прижался к кедрушке, цапанул пару раз снег задними лапами и пропал.
Попадались старые следы соболя, иногда резко, противно вскрикивали сойки, сопровождавшие меня. Я уже часа два бегал, все выше поднимаясь по ручью.
Сыпануло снежком, порыв ветра качнул верхушки деревьев, донес далекий лай. Остановился, прислушался. Работает! Повертел головой, приложил ладошки к ушам (так слышать лучше), сориентировался.
Где-то в стороне, за грядой старого ельника, слышимость хорошая. Напрямую сразу не пошел, побежал по ручью.
Все правильно. Вот они, четкие сдвоенные ямки, даже различались отпечатки волосков, обрамляющих край следка. Соболь крупный. Уверенные следы перебирались по завалам, ныряли под вывороты, распутывали звездочки рябчиных наследов и вдруг свернули в сторону, помчались в кедровник. Шурик — умница, по следу не пошел, обрезал несколько раз и посадил, видно, зверушку.
Я побежал напрямки. Несколько раз цеплялся за валежины, падал лицом в снег, обдирался, прислушивался, кидал снег в пересохшее горло и опять бежал. Лай слышался уже совсем близко, где-то рядом, в низинке. Всмотрелся поверху: невысокие березки, хилые листвянки. Где же зверек?
Осторожно стал подходить. Шурик лаял под выворот, разбрасывал лапами землю, подскуливал, рвал зубами корни. Большой кедр, стоявший одиноко среди низкорослого подлеска, не выдержал порыва ветра и завалился, подмяв под себя, обломав, позагнув не один десяток березок, осин, потащил за собой корни, поставил их дыбом, отодрав верхний слой земли. Одиночки долго не стоят.
Обтоптал снег вокруг выворота то с одной стороны, то с другой, высматривая зверька, оттаскивая собачку. Снял рюкзак, срубил тоненькую осинку, потыкал в пространство между кореньями. Шурик орал дурниной, захлебывался, оттаскивал меня. Зверек ничем себя не обнаруживал. Я запарился, засомневался. Обежал вокруг метров сто. Нет, только входной след. Здесь, здесь соболюшка!
Надо подумать. Сел на ствол кедра, с силой воткнул рядом с собой топор. Гулко отдалось пустотой, зверек уркнул. Вот в чем дело! Дупло! Стал осматривать лесину, обошел всю до вершины. Нет отверстия. Стукнул обухом топора. Соболь заверещал, заскребся и стал перемещаться к верхушке.
Я отскочил, всмотрелся, но зверек затих. Тогда я лег на снег и осмотрел дерево снизу. Падая, кедр развернулся тяжелой кроной, напряг древесину, та не выдержала и лопнула, образовав трещину метра полтора длиной. Трещина ушла вглубь, там и затаился соболек.
Решение пришло не сразу, хотя было очевидным и, скорее всего, единственным. Надрубил на сырой березе кору, снял по кругу, черканул ветровую спичку, поджег. Береста, закручиваясь, дымя чернотой, выделяя горький дегтярный запах, разгоралась. Сунул ее под ствол, в щель. Едкий дым обхватил поваленное дерево, заструился внутрь трещины.
Собака, дрожа от страсти, хватая дым и нетерпеливо вертя ушами, контролировала происходящее. Было слышно, как соболь полез вверх, остановился (пустота кончилась), злобно цыркая, развернулся и неожиданно молнией, вытолкнув горящую бересту, вырвался на свободу. Шурик тенью накрыл зверушку. Та, защищаясь, моментально повисла у него на губе.
Собака взъярилась, сшибла соболька лапой. Он в отчаянной попытке бросился в сторону, споткнулся, перевернулся на спину, прижался к лежавшей в снегу гнилушке. Пронзительно вереща, разинув пасть, четырьмя лапами стал отбиваться от насевшего сверху кобеля.
Лязгнул затвор. Исход был предрешен. Сейчас, наверное, я бы не смог выстрелить: старый стал, сентиментальный, да и настрелялся уже. Потом мы сидели с Шуриком, отдыхали. Достал банку тушенки, топором разрубил ее на две равные части: одна мне, вторая собаке. Перекусили.
Вскрыл банку сгущенки, и ее уговорили, тоже на двоих. Солнца не было, но время угадывалось, далеко во второй половине дня. Славно поохотились! Забрали соболюшку и заторопились к лагерю.
Живая шапка (почти по николаю носову)
Вот и наступили выходные. Погода — лучше не пожелаешь. Морозец совсем небольшой, градуса три-четыре. Самое время пробежаться с собакой по речке, полазить по староречьям, посмотреть норку.
Утречком Кучума на поводок — и спустился к реке, поспешил вдоль берега. За поселком сразу начинался лес, мелкие ручеечки, еле сочащиеся негромко звенящей водой, мелиоративные канавы, заросшие ивняком, почти совсем пересохшие староречья, небольшие болотца. Хорошая кормовая база!
Норку промышляли мало, и можно было пособирать зверьков, удовлетворить страсть, оторваться. Ружье не брал. Сунул в рюкзак три капкана нолевки на тросиках, топор, фонарик, толстую брезентовую рукавицу.
Кучум умчался по реке, иногда возвращался, прыгал мне на грудь, радовался и снова убегал. Километра через два тявкнул недалеко под берегом и залаял — звонко, надежно. Заторопился, подбежал.
Кучум уверенно облаивал обнажившиеся корни небольшой ели, среди которых угадывалась нора, работал передними лапами, как одержимый, зубами помогая обрывать мелкие корни, скулил от возбуждения. Еле оттащил его за шкирку.
Достал из рюкзака фонарик, встал на коленки и осмотрел вход в убежище. Небольшое отверстие между корнями, других выходов не обнаружил. Совсем простая задача. Сунул фонарь в нору и пригляделся. Ага, вот и зверек! Самого не видно, только передние лапки перебирают пол в норе, упираются.
Расширил отверстие, достал капкан, взвел, натянул на правую руку рукавицу, ухватил за пружину и подставил под лапки. Норка заверещала, попыталась ударить зубами и попала на тарелочку лапой. Потихонечку вытащил ее из норы. Кучум, увидев зверька, заорал благушей, перехватил.
Норка, защищаясь, повисла на его морде. Собака всхлипнула, лапой сбила зверька на снег и зубами пробежалась по его хребту. Норка ослабла. Собачка пару раз ткнула ее носом и заулыбалась. Добыли! Бросил добычу в рюкзак и поплелся дальше.
Через полчаса Кучум заголосил в мелиоративной канаве, пару раз взвизгнул, порычал и залаял спокойно. Я подошел. Даже и ловить не пришлось: собака поймала хорька и придавила. Красивый зверек! Брюхо почти белое, остевой волос черный, длинный, с чуть желтой подпушью. Пойдет в копилку!
По левую руку на берегу пошли строения — дачные участки, граничащие с осушенным мелиорацией болотцем. Оно было интересно тем, что в миниатюре напоминало пойму далекой бразильской Амазонки в октябре, во время наибольшего спада воды. Участок был весь в поросли дикой смородины и черной ольхи.
Некоторые лесины догнивали на земле, переломившись над высокими корнями. Зрелище было потрясающим. У болотца журчал в завалах незамерзший, с парой бобровых плотин ручеек, который впадал в Дубну.
Во многих пнях обнаруживались пустоты. Снег пестрел следами зверьков. Везде виднелись белые остроконечные пни поваленных бобрами деревьев. Давно не попадались следы выдры — то ли ушла, то ли убили.
Кучум лазил по завалам, нетерпеливо скулил, чуя зверька, и наконец залаял, с повизгиванием. Когда же сунул голову по плечи под полутораметровый пень ольхи, его голос стал глухим, азартным.
Обследовал убежище. Так, несколько выходов.
Приготовил три капкана. Два установил в норы между корнями. Остальные дырки заткнул варежками, в большую сунул рюкзак. Лег на снег и фонариком осветил пространство под пнем. Норки не было. Но по свежему запаху можно было понять, что собачка не ошиблась.
От нетерпения она хватала меня за ноги, поскуливала. Установил последний капкан, прикрыв его брезентовой рукавицей.
Оставался небольшой проход. Подумал, чем бы его заткнуть, и, сняв шерстяную шапку, сунул ее поглубже в корни. Осмотрел, постукал обухом топора по пню. Гулко отозвалась пустота, застрекотала норка. Ясно. Срубил слежку метра два с половиной и полез на пень.
Глянул в гнилое полое нутро, посветил. Вот он. Крупный самец крутился в самом низу, сверкая зеленью глаз. Опустил кол на дно и подтолкнул зверька. Тот метнулся в сторону и выкатился наружу в моей шапке, а она, надо сказать, имела оригинальную расцветку: ярко-зеленые широкие полосы перемежались с желтыми.
И вот этот пестрый шар покатил среди деревьев, натыкаясь на них, кувыркаясь. Из шапки виднелись только задние лапы и хвост.
Кучум опешил и не сразу стал преследовать зверька. Когда спохватился, было уже поздно. Норка свалилась в ручей, побарахталась там, освободилась, и шапка поплыла комком. Собака выволокла ее на берег, пошурудила в ней носом, чихнула и, извиняясь, скосила глаз в мою сторону. Прошляпила!
Развел костер. Мы с Кучумом съели по бутерброду, обсушили шапку и пошли охотиться дальше.
Охота и Рыбалка XXI век
Валентин Лебедев
|
| |